мы считали достойным делом отстаивать до последней капли крови республиканские принципы, несмотря на то что Англия заранее решила во что бы то ни стало лишить нас нашей свободы.
Я не буду здесь подробно говорить о том, что обсуждалось на собрании и к чему пришли бюргеры. Я указываю только на то, что здесь было твердо решено всеми силами продолжать войну, а также было единогласно постановлено ни в коем случае не держать при отрядах тяжелых лагерных повозок, и вести войну с этого момента исключительно конными бюргерами.
Такому решению способствовал печальный опыт, который мы приобрели за все шесть месяцев войны, и в особенности пример сдачи генерала Кронье, имевшего при себе громадный лагерь с тяжелыми возами и повозками.
На этом же собрании обсуждался вред, который приносили докторские свидетельства, выдаваемые бюргерам, желавшим отделаться от военной службы, и на это было обращено особенное внимание всех присутствовавших офицеров[26].
Я уехал из собрания, твердо решив ни в каком случае не разрешать в моих отрядах иметь возы. Но, как потом оказалось, должны были еще пройти целые месяцы, пока повозки были изъяты из употребления. Все горе, испытанное бурами от этой обузы, очевидно, еще не было исчерпано.
После того как офицеры свиделись на собрании и совместно потолковали, распространился между всеми нами особенно бодрый дух. Мы снова преисполнились надежды. Со всех уст срывалось слово, которое стало как бы лозунгом для будущего. Это слово было: «Вперед!»
Я уехал из Кронштадта к железнодорожному мосту у реки Занд и стал там ждать 25 марта.
В этот день бюргеры снова стали собираться в отряды. Мои надежды осуществились. Бюргеры отдохнули и вернулись с новым мужеством и готовностью бороться. Они не только приходили, но прямо стекались со всех сторон, и на следующий день их было уже такое множество, что это превзошло все мои ожидания. Правда, нашлись и такие, которые остались дома, как, например, бюргеры из Форесмита и Якобсдаля, а также почти все из Филипполиса, Смитфельда, Вепенера и Блумфонтейна. С этими бюргерами было всего труднее ладить, так как на них очень действовали прокламации лорда Робертса. Они настолько находились под влиянием этих прокламаций, что я не мог принудить их вступать на службу. Тогда я решил лучше подождать и справиться пока с теми, которые ко мне пришли. А затем, уже окрепнув, поступить по-своему.
25 марта мы выступили к Брандфорту. До сих пор это маленькое местечко никогда еще не видывало столько народу и такого движения: я разрешил бюргерам беспрепятственно входить и выходить из села, когда им вздумается. Но, к моему огорчению, я заметил в некоторых бюргерах склонность к спиртным напиткам, а потому принужден был закрыть харчевни. Упоминая об этом, я не хотел бы произвести впечатление на людей, не знающих буров, будто они пьяницы. К чести их, можно даже сказать, что в сравнении с другими нациями они народ непьющий. Большим стыдом считает всякий бур быть пьяным.
Глава IX. Саннаспост
28 марта
Почти все офицеры сами как-то вдруг стали замечать злоупотребление законом, по которому бур, приносивший от доктора свидетельство о неизлечимой болезни, освобождался от военной службы. Много появилось подозрительных случаев, и слишком уж часто попадались страдавшие «болезнью сердца». Так, например, 7 марта, во время бегства у Поплар-Грове, набралось у меня в один день восемь свидетельств, причем все были одного и того же содержания и во всех значилось одно и то же: «болезнь сердца». Когда мне подали восьмое по счету свидетельство, то (как легко можно себе представить) я потерял всякое терпение и дал знать доктору, чтобы он не смел более присылать мне подобных свидетельств. Когда на собрании обсуждался этот вопрос, то я заявил шутя, что более действительным удостоверением болезни бюргера могло бы служить свидетельство, подписанное тремя старыми бабами. В действительности свидетельства раздавались направо и налево такой щедрой рукой, что невольно приходила в голову мысль, что англичане играли здесь большую роль. (
