находится в Грейтфорде и что благодаря тюремной жизни он открыл в своей естественной сути нечто такое, что ему придется осознавать на протяжении нескольких десятилетий. И еще, что мать ежемесячно тайком навещает его там, но по каким-то причинам, не очень понятным ей самой, никому не говорит об этом. Поэтому я прикоснулся своим стаканом к стакану Марты и осведомился:
– Ты всерьез думаешь, что выбрала верный путь?
– А что же люди обычно делают в такой ситуации? – язвительно поинтересовалась она.
– Марта, послушай. У тебя вся жизнь впереди, и, если ты сделаешь верный выбор, она сложится очень хорошо. Я это знаю. Мне уже приходилось видеть молодых женщин в таком же положении, какое сейчас у тебя, – ты даже представить себе не можешь, сколько раз это случалось. Давай-ка я доставлю тебя туда, где ты находилась перед тем, как встретилась со мною, и ты начнешь свою жизнь заново с того момента, когда она приостановилась.
Выражение ее лица сделалось напряженным и непроницаемым.
– Вы что, и вправду можете это устроить? Перемотать пленку и запустить ее по новой?
– Это не лучшая метафора, – возразил я. – При твоем содействии мы можем переписать сценарий. Ты выйдешь, отыграешь свой эпизод и вернешься к своей жизни. И все, что случится, будет зависеть только от тебя самой. Ни я, ни кто-либо из таких, как я, не станем вмешиваться, клянусь тебе. Но ты должна дать на это согласие. Мы не можем ничего делать без твоего разрешения.
Пока я говорил, с лица Марты все больше и больше уходило выражение. Взгляд ее немигающих глаз отяжелел. Это наводило на опасение, что может случиться то, чего я опасался больше всего, – что она погрузится в ступор, будет закапывать эту прекрасную искру жизни все глубже и глубже под ватную пелену молчания и инерции.
– Прошу тебя, – сказал я, – скажи что-нибудь.
К моему удивлению, Марта спросила:
– А как выглядит реальность?
– Знаешь, я не очень-то понял тебя. Это и есть реальность. То, что тебя окружает.
– Это все долбаный театр! Покажите мне, что находится за сценой, или под сценой, или где, черт его знает, куда вы решили ее втиснуть. Покажите мне, что останется, когда сцену уберут.
– Искренне говорю: не стоит. Ты от этого только расстроишься.
– Давайте, показывайте!
Я неохотно отодвинул кресло. С задней стороны дома в ближайшие часы ничего не планировалось. Я подошел к двери черного хода. Я открыл ее…
…и за нею оказалась бурлящая пустота, служащая подстилкой для мира, который мы по роду службы постоянно то создаем, то устраняем. Бесцветное, бесформенное отрицание отрицаний, то есть Ничто, Нигде и Никогда. Невозмутимый ужас небытия. Сумрак.
Я стоял, глядя туда и дожидаясь, пока Марта издаст какой-нибудь звук, зарыдает от страха, взмолится, чтобы я поскорее убрал все это от нее. Но хоть я и ожидал очень долго, так ничего подобного и не случилось.
Опасаясь худшего, я обернулся.
– Ладно, – сказала Марта. – Крутите
