образования, я думаю, необоснованны. Я просмотрел задания к вступительным экзаменам. Мне они показались довольно сложными.
– Еще бы! Хорошо, пусть будет по-твоему. Но, боже мой, монастырь!
– Это дешевле всего, – закончил мой отец просто.
По всей видимости, на этом разговор и закончился, так как вскоре меня послали в монастырскую школу.
Это было мрачное место среди скал на восточном побережье. Страхи моей матери о чрезмерном влиянии монахинь действительно оказались необоснованными. Сестры верили в систему, которую они называли «школьным самоуправлением» и которая заключалась в следующем: в классе выбирали так называемого «лидера», обычно самую сильную и популярную девочку. В ее обязанности и в обязанности ее «заместительницы» – ближайшей подруги и наперсницы – входило наблюдение за порядком, в том числе и наказание провинившихся. Может быть, эта система и казалась монахиням хорошей, ведь она позволяла им экономить массу времени и усилий, но для застенчивой, нелюдимой девочки, которой я была в то время, она оборачивалась кошмаром, долгие годы спустя возвращавшимся ко мне в снах.
Я появилась в школе уже с репутацией «умной девочки», которую я заслужила, с блеском пройдя «трудные» вступительные экзамены. После этого меня определили в класс, где ученицы были на два года старше меня. Стипендий в монастырской школе не платили, поэтому я была, пожалуй, единственной, кто с головой погрузился в учебу. Скоро я стала первой ученицей в классе, но вместо одобрения и признания, которых я так жаждала, я заслужила репутацию «зубрилы» и стала предметом постоянных насмешек и оскорблений. Мне только-только исполнилось восемь лет. Защитить меня было некому, и школа превратилась в бесконечную пытку. Днем было тяжело, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось ночью: общие спальни становились местом самых изощренных издевательств. А мы, запуганные малыши, даже не думали жаловаться монахиням. Наказание за такое «преступление» нельзя было себе вообразить. Каждый вечер после службы монахини, едва слышно ступая, проходили по спальням – головы опущены, лица скрыты клобуками, руки в широких рукавах ряс, – и все мы, и мучители, и жертвы, делали вид, что крепко спим. Когда дверь за монахинями закрывалась, ночной кошмар возобновлялся.
Даже дома я никому не рассказывала об этом. Дома – в самую последнюю очередь. В детстве я привыкла к одиночеству, к мысли, что меня не любят, что я – нежеланный ребенок, к постоянному страху. Так я жила и в школе, семестр за семестром, и единственным моим убежищем была библиотека, где я читала книгу за книгой, давно оставив позади всех старших девочек нашего класса, которые дразнили и обижали меня. Лучом света в этой мрачной школе была мысль о каникулах. Не о беспросветной скуке шахтерского поселка и даже не о прогулках с отцом, а исключительно о встречах с моим преданным другом Ровером.
Даже слишком преданным. Ровер слушался и любил только меня. Мать терпела его около года. Когда я была в школе, его сажали на цепь, так как некому было его выгуливать.
