до этого дела, его душу переполняет огромная энергия, требующая выхода, он находится в стихии любви, в которой не только творит сам себя как человека, но и пытается творить других»[35].
В любви человек возвышается до божественного, до высших (абсолютных) оснований бытия. Тем самым его природа получает свое наиболее высокое и всеобъемлющее развитие. Из божьей твари, лишенной способности творить добро самому, он становится подлинным творцом добра, созидателем жизни в высшей ее форме – в форме духотворения. «Какой дух творите, тот вас и вознесет или низвергнет». Но следует всегда помнить, что духотворения своим основанием имеет высшую модальность духовной любви – всепрощение. Как поется в известной песне «Мамины глаза», надо «прощать, а не прощаться». Надо любить, а не отвергать любовь. Надо бороться за человека, а не презирать его. Необходимо проявлять волю, совесть, все те силы души, которые в ней созидает дух. А скептикам и «отрицателям» духа можно сказать лишь одно: дух есть созидание. Без духа само созидание вырождается в вульгарную «мастурбацию действия», в фальшивую видимость творчества, в пустопорожний «инновационный онанизм», в «экономический мимезис» (терминология Ж. Деррида). Без духа возникает соблазн «окулярно-генитальной» метафоры самого человека (Ж. Батай). Все эти «науко» образные и «философски» образные и (не) домысливаемые представления о человеке, интеллектуальные извращения образа человека часто объясняются «здравым смыслом». Но, по сути, они требуют серьезного психотерапевтического подхода, если не сказать больше. Потому что потребность в творчестве все-таки обусловлена в человеке не состоянием его генетики и, тем более, не его половыми концептами, а духовностью. То, насколько дух определяет душу, а душа – действие, обусловливает и потребность в творчестве, в созидании. «Человек есть также по природе своей творец, созидатель, строитель жизни, и жажда творчества не может угаснуть в нем»[36]. Но такое превращение человека из биологической тварной субстанции в созидателя и творца обусловлено конкретно и именно высшим проявлением духовности – духовной любовью. «Творчество есть обнаружение любви к Богу и божественному» – утверждал Н. А. Бердяев[37].
Если отступить от религиозной фразеологии и обратиться к духовности как таковой, то обнаруживается, что духовность отнюдь не сводится к религиозным формам проявления. И любовь в этом смысле не исключение: помимо религиозной модальности духовной любви мы сплошь и рядом видим светскую (секулярную) ее модальность. Яркими проявлениями такой духовной любви являются жертвенность, альтруизм, бескорыстие, служение, сострадание. Например, Л. Н. Толстой отождествлял любовь с самопожертвованием: «Любовь тогда любовь, если это самопожертвование»[38]. П. А. Флоренский рассматривал любовь как человеколюбие, как человеческую гармонию (сизигию)[39]. Н. А. Бердяев связывал любовь
Губин В. Д. Любовь, творчество и мысль сердца // Философия любви. В 2-х т. Т.1. – М., 1990. – С. 233.
Бердяев Н. А. Спасение и творчество. Два понимания христианства // Русская философия. Конец XIX – начало XX века. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1993. – С. 183.
Там же. – С.199.
Толстой Л. Н. О жизни // Собр. соч. В 22 т. Т.17. – С.88.
См.: Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Опыт православной традиции в двенадцати письмах. – М.: «Путь», 1914. – С. 240.
