вздохи не о муже, а о том, что близость этого свидания есть близость казни Луктерия, решившего умереть ради спасения ее чести. Церинт относился ко всем приключениям последних дней равнодушно, почти с полной апатией. Разине было все равно, где жить и кому служить. Фабию в мирное время оруженосец стал не нужен. Разиня беспрекословно превратился в кучера Амариллы, лишь бы его кормили и обещали дать хоть маленькое денежное вознаграждение. Нужны были сильные толчки горькой судьбины, чтобы разбудить ум и сердце этого молодца, еще никого сильно не любившего и не обиженного никем. Он правил лошадьми и ходил за ними по приказанию Луктерия, нимало не обижаясь тем, что им, свободным сыном отпущенника, командует раб. Он молчал, не вмешиваясь в разговоры и не интересуясь ничем. Разиня постоянно дремал, если у него не было в руках спешного дела. Он дремал и за едой, лениво пережевывая пищу, не разбирая, из чего она состряпана. Дремал и во время езды, полагаясь больше на самих лошадей, чем на свое кучерское искусство, в котором ничего не смыслил. Глупо потер плечо и даже не выругался, получив однажды тумак от Луктерия за то, что направил лошадей в канаву.
В первый вечер Луктерий сообщил женщинам, что он нашел жилище еврея Мельхиседека, а во второй, проходив целый день, принес известие, что Мельсихедек уехал на несколько дней в Писторию.
– После письма Фламмы прошло так много времени, что этот старый заговорщик, может быть, отчаялся получить ответ и освободил менялу от необходимости сидеть дома, чтобы ожидать тебя, – сказал он Амарилле.
Прошло еще несколько дней, а Мельхиседек, по словам Луктерия, все еще не приехал домой.
Амарилла сидела одиноко в своей комнате у окна, рассеянно и печально глядя на садик, полный цветущих плодовых деревьев, и на далекий ландшафт, озаренный лучами заходящего солнца. Нерадостно было на сердце ее, хмурилось очаровательное личико красавицы, а из ее глубоких синих очей тихо струились слезы. У нее только что произошла крупная перебранка с Гиацинтой.
– Морочит тебе голову этот петуший командир! Солдаты внизу болтали, будто видели Мельхиседека вчера здесь, – вот слова, сделавшиеся причиной ссоры молочных сестер. Одна нападала на Луктерия, другая защищала его.
Если еврей ненадолго приезжал и солдаты видели его, то, по мнению Амариллы, это не доказывало ничего дурного со стороны галла. Луктерий мог не видеть менялы, а просить доложить о нем было некому – у еврея в доме не было слуг, кроме какой-то глухой и глупой старухи, которая могла забыть его просьбу.
Гиацинта вспылила и ушла с братом бродить по городу, набивши рот пряниками.
– Если через три дня жид не найдется, я уеду, – сказала она почти со слезами, – мне невыносимо надоело жить тут безо всякого дела, а мой Леонид, думаю, волосы на себе рвет, опасаясь, что я попаду в ловушку. Я люблю моего мужа не по-твоему! Я не доверила бы поисков дерзкому рабу, а сама бы обшарила все горы и долины. Камни сказали бы мне о моем милом. А ты… тьфу! Я уеду, а ты останешься одна со своим галлом!
Это
