энергией со зрительным залом. Она чувствовала такой прилив счастья, что могла бы снова отыграть весь трех–актовый спектакль. В этот момент Вера Петровна сказала, что все таки нужно ехать в Москву. Ты когда –нибудь бываешь довольна? – резко оборвала ее Кира. Но мысль уже покатилась по высеченному чужими амбициями желобу.
Гримерша Саша только что вышла. В воздухе дымятся клубы лака для волос. До начала спектакля еще час. Грим для Маши самый незамысловатый. Кира и так выглядит как девочка. Саша быстро причесала и накрасила ее. Теперь нужно немного разогреться. Растянуться, чтобы не порвать мышцу или сухожилие. Кира этим никогда не пренебрегает, однажды на ее глазах неопытный стажер получил травму и вынужден был уйти в годовой отпуск. Нет, спасибо, это в Кирины планы не входит. Она натягивает на икры старые гетры и надевает кофту, поверх розовой туники. В театре холодно. Хорошо что за сценой есть вентиляционная труба, возле которой можно греться между выходами. Нельзя чтобы мышцы остывали. Она выходит из гримерки, в коридоре кто–то тут же приобнимает ее за плечи.
– Кураев!
– Милованова! Пойдем на лестницу… Поквакаем. Сегодня же в последний раз, да?
В растянутой олимпийке, поверх расшитого блестками кафтана и с сигаретой во рту, он напоминает принца, который прячется под одеждой свинопаса. Он живописен, да. Любимец пожилых балетоманок, преданно таскающихся на все его представления. Красавец–солист с мощной фасадной лепниной, кудрями до плеч и томными глазами. В каждом театре есть такой. Свой, взлелеянный.
Кроме них на лестнице никого нет. Кураев со вкусом затягивается.
– Дай мне тоже, – просит она.
– Ты же не куришь! – удивляется он.
– Сегодня курю.
– Чемоданы собрала?
– Вера Петровна собрала. Как в арктическую экспедицию Нансена, только без собачьих упряжек. В Москве, оказывается, бывают страшные морозы. Ты когда–нибудь бывал там зимой?
– Однажды попал в минус тридцать, чуть не сдох, пока такси поймал.
– Надо же! Я думала она врет, такая паникерша.
– Что Мамонт?
– Проходит мимо, даже не здоровается. Жалко его ужасно.
– Сам виноват, если бы отпустил сразу, ты бы не ушла в середине сезона.
– Он надеялся что я передумаю…
По лестнице с топотом бегут кордебалетные. Они уже при параде, накрашены и причесаны. Киру они никогда не жаловали, сначала из зависти, а теперь она подколодная змея. Мамонт пригрел ее на груди, вывел в солисты, а она предала его и театр. Они пробегают мимо, едва кивнув. На лестнице остается сладкий запах гиацинтов. Кураев машет сигаретой перед носом, как будто табачный дым гораздо приятнее.
– Ты все правильно делаешь, – говорит он. – С этой сцены далеко не прыгнешь. Кулисы в дырах, пол прогнил, тщеславие
