внимание на гладь стеклянных поручней, украшенных огромными, почти в половину ладони, желтыми камнями, напоминающими пауков с растопыренными в разные стороны ножками, маленькими черными глазками-крупинками (два из которых были очень хорошо видны и ярко переливались) да чудными коричневыми полосками на брюшке. Протянув палец правой руки, я провел по брюшку паучка, а тот внезапно ожил, зашевелил своими длинными ножками и выстрелил из конца своего брюшка прямо в меня тончайшей кремовой липкой паутинкой. И хотя я поспешно убрал от него руку, а он сейчас же замер, вроде как умер, но паутинка, выпущенная им, все же достигла моего указательного пальца и, упав на него сверху, мгновенно опутала его, оплела. Да, прямо на глазах мой палец как-то неестественно похудел и удлинился, а после и совсем сменил цвет, превратившись в нежно-кремовый.
Глядя на такое превращение, я онемел и испугался, еще бы, ведь теперь мой палец был почти на треть длиннее, чем мой средний, и был он какой-то странной формы, будто заостренный на конце.
«Надо же…,» – задумчиво выдохнул я и покачал головой, потому что меня такой палец совсем не устраивал.
И благоразумно убрав свою руку с длиннющим пальцем в сторону, да стараясь больше не оступаться и не касаться этих поглядывающих на меня пауков, двинулся дальше вверх по лестнице.
Позади меня, впереди и с боков парила какая-то серость, она, словно широченные лучи солнца, выбивалась из какого-то далекого источника и, долетая до меня, укрывала и лестницу, и ступени, и меня своей серостью. И если позади меня лучи падали кусками или бликами, то передо мной они ложились размашистыми полосами. Да и сами эти лучи, низвергающиеся из вышины, хотя и были бледно-серыми, но окаймлялись по краям тонкой линией иного цвета. И те цвета поражали мой взгляд своей насыщенностью и какой-то другой, не схожей с нашим миром, цветовой гаммой, хотя отдаленно они напоминали фиолетовые, голубые, зеленые и синие цвета. Окантовка луча сияла лишь одним цветом с определенным оттенком, не схожим с цветами других окантовок.
Ступени, по которым я поднимался были очень крутыми и широкими, а их края, точно лезвие ножа, зрились необычайно острыми. И подымаясь наверх, я все время опасался поранить стопу, наступив на край ступени… хотя, наверно, я зря тревожился. Разве может прозрачная сущность пораниться? Однако после того, что случилось с пальцем, я стал осторожней.
В воздухе, который я не мог вдыхать, но который присутствовал в этих серых лучах потому, как переносил запахи, стоял очень нежный цветочный аромат, так пахнет в мае цветущая сирень.
А из звуков я улавливал лишь негромкое биение сердца… моего сердца. Я услышал его, как только пропали позади меня крыши домов, и исчез, погаснув в серости, мой город, мой мир. Поначалу я не мог понять, что это за звук… но потом догадался, что это биение сердца. Тихое такое, с огромными пропусками, со сбивчивым ритмом… но я был очень рад и этому прерывистому стуку и ни секунды не сомневался, что это мое сердце, и почему-то казалось
