в палатах полоцкого наместника, греясь возле своей ласковой и жадной до любви незабвенной боярыни Марии, князь Василий поделился тем, что случилось с ним на дворе съезжей избы. Выслушав мужа, Мария поведала ему о болезненной страсти княжны Елены и, попросив его хранить все в тайне, открылась:
– Сохнет она по нему и во снах его имя твердит. Улыбается блаженно и, словно мы с тобой, упивается нежностью. Господи, какой грех вершит, не ведая того, – частила Мария, отдыхая на груди супруга.
– Все вы грешны извечно, – ответил князь. – Да ты уж не добавляй ей маеты.
Мария побожилась держать сокровенное в себе, но в долгом пути из Полоцка к селу Поставы все-таки не вынесла муки молчания и поведала княжне Елене тайну, какую поручил ей хранить муж.
– Однако ты уж, матушка, не выдай меня моему господину. Плетью попотчует, как узнает. Я-то ему слово дала, что молчать буду как рыба. А вот поди ж ты…
– Не казнись, что рассказала о сокровенном. Спасибо тебе, что согрела мою иззябшую душу. Только ты уж больше никому не открывайся, не то беда придет, – предупредила княжна свою болтливую мамку-боярыню.
– Матушка, божусь! – воскликнула Мария.
– Вот и славно. – В голосе Елены звенели радостные нотки.
Ей захотелось хоть разок глянуть на своего любимого, но недоступного. Однако ее головушка уже искала повод, чтобы позвать Илью в тапкану и отвести душу в забвении беседы. Но все тайное вскоре стало явным, и Елена еще долго не могла свидеться с Ильей.
На третий день пути от Полоцка к Поставам, уже в виду села, поезд Елены догнали московские государевы гонцы. Мчали они к князю Василию Ряполовскому, а он в этот час, устав от верховой езды и имея надобность посоветоваться, сидел в просторной тапкане княжны Елены и докладывал, что все к ночевке в селе Поставы приготовлено.
– Сколько там будем дневать-ночевать, государыня? – спросил князь.
– Так нет нам нужды в Поставах долго быть. Через ночь и дальше поедем.
Елена уже устала от долгого пути и с отчаянной решимостью спешила навстречу неизбежному. Да и весенние ветры с теплого Балтийского моря подгоняли.
В это время сотский, что постоянно ехал близ тапканы, постучал кнутовищем в дверцу. Василий Ряполовский открыл ее, и сотский сказал:
– Князь-батюшка, к тебе гонцы от великого князя, боярский сын Ребров да стряпчий Никита.
Князь попросил остановить тапкану и вышел из нее. Княжне Елене, однако, тоже было интересно увидеть и услышать батюшкиных гонцов. «Уж не напасть ли какая?» – подумала она, с тем и выбралась из тапканы под сильные порывы ветра. Гонцы уже спешились и кланялись князю. Но старший из них, боярский сын Ребров, готовый докладывать князю весть от государя, увидев Елену, замешкался, начал разводить руками и что-то мямлить. Княжна подошла к нему, сказала властно:
– Говори же! Весть от государя всея Руси и мне должна быть ведома. Или ты забыл, кто я?
Ребров молча и виновато смотрел на Ряполовского.
– Да
