и усадила на табурет, примолвив для одобрения:
– Оправься же и будь покоен. Я тебя ни на кого не променяю.
Балакирев сел и начал читать:
– «Всемилостивая государыня матушка-тетушка. Уведомляю ваше величество, что по милости Всевышнего, получив скорбное известие о кончине государя батюшки-дядюшки, во-первых, оплакала я сию слезную потерю нашу, но утешаюся, что Бог оставляет нам неключимым на радость и во утешение Ваше императорское величество. Соизвольте, государыня матушка-тетушка, покорную вашу племянницу Анну восприяти в вашу непременную милость и щадение, продолжая вашу милость неизменно к почтительнейшей услужнице вашей. Не откажите, премилостивая государыня-тетушка, выслушать от нашего камер-юнкера Ивана Эрнста Бирона те словеса, кои мы наказали ему одной вам, милостивейшая государыня матушка-тетушка, пересказать устно. И не откажитесь принять материнское участие в том деле, которое вы от него, нашего камер-юнкера, услышать изволите, и вспомогите, родственно и дружебно, елико вам Господь Бог на душу положит…»
– Тут что-то есть особенное, – промолвила про себя Екатерина. – Почему племянница не писала, а на словах хочет, чтоб нам передали?! Да и кто такой этот посланец?
– Камер-юнкер, ваше величество, здесь… в приемной. Прикажете позвать?
– Как ты думаешь? Тут не жалоба кроется на кого-нибудь из близких к нам? Аннушка все жалуется на Бестужева. А я не могу терпеть этих жалоб через третье лицо… по поводу бог знает откуда переданных слухов.
И государыня, под впечатлением пробужденного негодования, не шутя начала было волноваться, подразумевая в сообщении смысл очень далекий от того, который желала передать ей герцогиня Курляндская чрез своего посланного. Балакирев, понимая, что возбужденное неприятное чувство может расстроить добрую и благорасположенную ко всем государыню, осмелился доложить, что в прочитанном по повелению ее величества письме герцогини, скорее всего, намек на обстоятельство очень суптильное, которое касается самой царевны-вдовы. Иначе не стала бы она передавать его с очей на очи, только ее императорскому величеству.
– Какое же, ты думаешь, суптильное… обстоятельство то? – милостиво спросила государыня. – И насчет чего?. Привязанности какой или союза разве с кем? – в раздумье, вслух, молвила государыня, еще переспросив Балакирева: – Посланец-то племянницын каков из себя? Приличен?
– Да, ваше величество, учтивый, как следует… курляндчики эти кавалеры изрядные, и, как видно, посланец в милости у ее высочества находится, коли доверено словесно высказать… такое дело.
Любопытство ее величества было сильно затронуто объяснением Балакирева, и, подумав еще, она сказала:
– Введи этого посланца царевны и будь при мне. Я потом спрошу, если что не совсем пойму. Только опусти занавеску.
Балакирев опустил занавес и, тщательно обдернув боковые складки, еще раз посмотрел, отойдя к дверям, не может ли быть видно что-нибудь между складками, сбоку. Успокоенный и на этот счет, он вошел в приемную
