Екатерину. Но вдруг раздавался нежный, мягкий голосок: «Меня томит голод и жажда… Да будут благословенны сострадательные!..» – и она снова с болью думала о нем.
Неужели это было ее дитя? Не было ли это адскими чарами, насмешкой сатаны? Ее ребенок выплывал из серого тумана болот с всклоченными волосами и острым взглядом, страшным, как чары ведьм, но вместе с тем у того существа, которое молило ее о хлебе, волосы были мягки, а тело нежно, хотя наряду с этим в ее ушах еще звучало насмешливое фырканье, раздавшееся тогда, когда голос природы проснулся во всей своей победной силе.
– Слишком поздно! – пробормотала Екатерина, как и тогда, но приятное довольство уже улетело от нее, мороз пробирал ее до мозга костей, дрожь сводила члены; ей казалось, что пол уплывал из-под ее ног, что вся окружавшая ее роскошь должна вот-вот рассеяться как сонная греза и ей снова придется ступать дрожащей ногой по болотам и взывать изо всех сил:
– Бабушка Гуг, где мой ребенок?
Ее ребенок!.. Материнская любовь никогда не отказывается от своего ребенка; пусть она и заглохнет на время, пусть сердце как будто и не чувствует ее лишения, но она никогда не пропадает совсем и в любой момент может вспыхнуть и разгореться ярким пожаром. Это та красная нить, которая связывает настоящее с прошлым и будущим, которая тянется от отца к внуку и образует племена и роды.
Чего бы только не дала теперь Кэт Гертфорд, чтобы иметь возможность посмотреть и обнять своего ребенка! Ей казалось, что она словно совершила преступление против самой себя в тот день, когда отказалась от своего ребенка – преступление против собственной плоти, которая умеет отомстить, как никто.
Где же мальчик? Быть может, он умер от голода, пока она утопала в роскоши, или, может быть, замерз, пока она нежилась на мягком шелку; быть может, его пытали и сожгли, как ведьмино отродье, в то время как она отдавалась тому самому лорду, который дал это кровавое приказание?
Через преданных ей лиц Кэт навела справки, населено ли еще развалившееся аббатство близ Эдинбурга, не слышно ли чего-нибудь о колдунье и ее ребенке. Ей принесли большое описание громадного процесса колдуний, с рассказом о том, как многих ведьм выставляли к папистскому столбу, а потом воздвигли большой костер, на котором и сожгли их всех во славу Божию. Среди многих незнакомых ей имен Екатерина нашла также и Гуг, черноволосую женщину, которая была в особенности одержима и мучима дьяволом. Ее пришлось три раза сечь розгами, пока она призналась.
Кэт стало страшно; она вспомнила о том времени, когда и ее тоже секли и привязывали к папистскому столбу, ей казалось, что она слышит вопли несчастных, видит, как пылает пламя костров, смыкаясь над обугленными телами, слышит иронические насмешки и восторги толпы, прерываемые жалобными стонами, детскими жалобными стонами, стонами ребенка, ее ребенка, которого лишила единственного существа, способного сжалиться над ним.
Кэт вскочила с кушетки. Изо всех углов на
