исключительный и, что характерно, с годами все больше наглеет. Ему только дай губу раскатать!
В другое время можно было бы над этим посмеяться, но сейчас не другое время. Сейчас такое время, что вообще не до смеха.
Главное – сдержаться и никому не показать, как тебе… как тебе ужасно. Как тебе невыносимо!
– Театр на гастролях в Саратове, отец тоже там, – сдавленно проговорил Саша. – Придется нам самим выкручиваться.
Заметил кто-нибудь, что он сказал «отец», хотя раньше всегда говорил «папка», «мой папка»?
Раньше говорил, да, было дело. А теперь… а теперь папка уже не его.
Слава богу, никто не заметил ничего необычного в его голосе, никто ничего не просек. Все, не только Витек, устали от нескольких часов сидения у компьютера, от мечтаний, как их группа возьмет все призы за оригинальность замысла, от споров над каждым костюмом.
Больше всего смущал вопрос трусов.
Трусов в Древней Греции не носили. Все неприличные места прикрывали свисавшим из-под кольчуги толстым кожаным передником, который назывался «претугес» – «крылья».
– Нет, ребята, я без трусов не пойду, – заявил Макс. – Претугесы претугесами, а я без трусов не пойду!
– Да никто не пойдет, – успокоил его Витек. – Что мы, больные, что ли? Только ты не вздумай напялить какие-нибудь боксеры в цветочек – только плавки!
– Стридги! – захихикал Егор. – Дадо дадеть стридги!
Все снова захохотали. Саша тоже. Это была хоть какая-то разрядка. Но его веселья надолго не хватило. Ужасно захотелось уйти домой и забиться там в какой-нибудь угол. И сидеть одному, ни о чем не думая, не отвечая на дурацкие вопросы Егора, не ведясь на еще более дурацкие подначки Витька, не слушая Макса, который все бубнил какую-то древнегреческую чухню из Интернета…
Наверное, это погано, но Саша втихомолку радовался, что баба Люба заболела в своем Арзамасе и мама уехала к ней. Заболеешь тут, от таких-то событий… Бабулю жалко, конечно, но хорошо, что Саша с мамой могут пока не встречаться и не строить друг перед другом бодрячков и весельчаков. Потому что бодрости и веселья нет ни у кого.
Самое невыносимое было слышать, как мама плачет ночью: тихонько, чтобы Сашу не разбудить. Однако он и так почти не спит. Он и сам бы плакал, да не может. Стыдно ему. Вот если бы отец умер, было бы другое дело, тогда это было бы нормально – плакать. А так…
Нет.
Надо просто перетерпеть. Что он, единственный на свете мальчишка, которого бросил отец? Небось и другие есть. До фига их!
Вот интересно: те, другие мальчишки, – они тоже с ума от горя сходили или просто плечами пожали – и продолжали себе жить дальше?..
Вопрос такой: а жить дальше – как?
В эту минуту в комнату заглянула Ирина Ивановна, мама Витька, и, зевая, спросила:
– Гости, вам хозяева не надоели? Вообще одиннадцать уже, вы не заметили? Ваши родители, наверное, там с ума сходят. Или вы им позвонили, предупредили, что задерживаетесь?
