махнула скрюченным от многих простуд пальцем:
– Проходи!
Аню Завьялову он нашёл в подвале – этот огромный склад, основательно пропахший вином, имел роскошный подвал – зимой тёплый, летом холодный, поделённый деревянными переборками на несколько отсеков. В одном из отсеков, отведённом под костюмерную, Аня и находилась, штопала старое бархатное платье жемчужного цвета… Только поношенный бархат может иметь такой роскошный королевский цвет.
Дверь в отсек была открыта, и Костюрин, оперевшись плечом о косяк, несколько минут стоял молча, стоял и смотрел на Завьялову. Аня не засекла его шагов, не услышала, как Костюрин подошёл.
– Аня! – шёпотом позвал Костюрин, почувствовал, как у него громко, рождая звон в висках, застучало сердце.
Девушка повела одним плечом, будто ей что-то мешало, сковывало движения, но головы не подняла – просто не услышала Костюрина, так была увлечена работой.
– Аня! – прежним неразличимым шёпотом позвал Костюрин, расстегнул крючок на отложном воротнике гимнастёрки – сделалось трудно дышать, – одновременно он ощутил, что в нём родилась некая незнакомая робость, раньше такого с ним не случалось.
– Господи, – Аня подняла голову, отложила в сторону платье, сдула косую прядь волос, свалившуюся ей на нос, – простая штука вроде бы, а родила в душе Костюрина желание обязательно защитить эту хрупкую девушку. – Я уж и не думала, что вы сумеете найти наш театр…
– Как видите, нашёл.
– Чаю хотите? У меня есть немного настоящего чая, родители из Ельца прислали.
– Вы что, из Ельца?
– Ну да. Там родилась. И гимназию там окончила, – Аня встала, стряхнула нитки с подола. – Вы даже не представляете, как хорошо, что вы пришли.
Костюрин встревожился:
– Анечка, вас никто не обижает?
– Нет, что вы… – засмеялась та белозубо, открыто. – Тот, кто обидит – и дня не проживёт.
– У, какая вы грозная!
– Верно. Это я только с виду кроткая, лишнего слова сказать не могу, а на деле…
– А на деле, – подхватил её короткую исповедь Костюрин, протестующе качнул головой – ощутил неожиданно, как в нём что-то сломалось, щёлкнуло и отсеклось, будто с дерева слетела прочная тяжёлая ветка, образовался душевный порез, но порез этот был сладким, вот ведь как, боли не принёс… Костюрин вздохнул облегчённо, он сейчас мог поддержать любой разговор – главное, чтобы разговор этот был, чтобы речь текла плавно и тогда будет совсем нестрашно.
– А на деле лишнее слово сказать очень даже могу. И одно и два.
– Я очень рад вас видеть, – сказал Костюрин.
Аня улыбалась несколько недоверчиво, склонила к плечу голову и произнесла тихо:
– И я. Вы немного неудачно пришли. Сегодня нет ни одного спектакля.
– Это ничего, Аня, ничего, – бодро произнёс Костюрин, – на спектакль я приду в следующий раз.
– У
