удалось разрешить ситуацию. Парни уехали. Тёмный лагерь испуганно молчал.
Наутро их обоих отвезли в город и отправили по домам. По дороге незадачливый соперник – а он тоже был напуган – рассказал, что пожаловался своему дальнему родственнику из той самой деревни, что его избили. Тот пообещал разобраться. А вышло вон оно как! И что же теперь будет? А Галя, между прочим, ему совсем не нравится.
Из лагеря их отчислили. Формально за драку. Историю замяли. А счастье было так близко!
С улицы в открытое окно влетело: «Ромка! Ромка!» Наконец-то. Он горохом скатился с лестницы. Улыбающийся Олежка и серьёзный, взрослый, отслуживший армию Валерка поджидали его у подъезда в тенёчке. Впрочем, тень не спасала от зноя. Волосы у ребят прилипли ко лбу, белые, совсем недавно глаженные рубашки – в пятнах пота. Тем нелепее смотрелись в их руках две бутылки водки «Столичная» по ноль семьдесят пять и две пачки пельменей «Останкинские» по ноль пять. Он даже растерялся.
– А это зачем? – кивнул на бутылки.
– Пригодится, – веско заметил Валерка.
И точно, пригодилось. Ребят ни в жизнь не пустили бы в общагу, если бы не Валеркин опыт и не тёплая, отвратительная в такую жару водка. Дело в том, что на страже этого гарема времён развитого социализма стоял неподкупный и безжалостный цербер дядя Миша – ветеран ещё, видимо, НКВД, отморозивший на Севере не только чувства, но и яйца. Женщин он не любил. В принципе, он никого не любил. Поэтому попасть в общежитие без заявки и разрешения коменданта представлялось почти непреодолимым препятствием. Порой родственники девчонок, приехавшие издалека, подолгу томились на лестнице, пока все формальности будут улажены. Кавалерам же вход был категорически запрещён. Гарем как-никак. Вот только чей? Неужели? Стоп! Об этом позже.
Дядя Миша окинул троицу не по-стариковски цепким взглядом и ржавым голосом проскрипел:
– Куды навострились?
Ромка несмело:
– Я сегодня поселился. Я вам отдавал направление. А это друзья – ко мне в гости.
Лицо старика ещё больше посуровело.
– Поселился он. Без году неделя, а туды же – дружков водить. Ладно энти вертихвостки, и этот хорош! Тут вам не ночлежка.
Видно было, что он испытывает почти физическое удовольствие, запрещая и пресекая. Тот ничтожный властный ресурс, что был ему отпущен скромной должностью, он использовал по максимуму, облекая обычные средства коммуникации в иезуитские выражения, ставящие собеседника в неловкое положение. Но и это не помогало. Разжалобить его было невозможно. Поиздевавшись над жертвой, он, упиваясь её униженным состоянием, всё равно отказывал:
– Ты проходь. А энти – за дверь.
Ромка растерялся. Но тут в ситуацию вмешался Валерка. Невзначай он достал руку с бутылкой из-за
