тебе сшел с людьми да подарками… – Говоря, Сережка, вытянув шею, вслушивается в плеск волн; блестит в его правом ухе крупное золотое кольцо с яхонтом.
– Чего, Сергей, как будто конь к погоде, голову тянешь?
– Чую я и мекаю, Степан, что не острова углядели на море наши, – то каторги с Гиляни.
– Очи есть у дозорных, пей!
– Пью, пошто не пить? Да море я гораздо знаю, и слух к ему у меня нечеловечий… Будто скрозь сон битву – чую голоса.
– Пей же! Не плещет море, а то ко рту не донесешь… Скажи, – ты как видок на моей свадьбе должон все доводить, про жонку: что там моя Олена?
– Взялся, знаю… Батько хрестной, Корней атаман, с любовью к ей лезет, дары дарит…
– Сатана! Ну, она как?
– Да ништо! Держит себя, дары берет, а держится… Робята у тебя – ух! Старшой, Гришка, удал и ловок, хоть в море бери, а малой крепыш буде козак… Ну, Фрол, твой брат, – баба старая… ничего ладного… Домрой бренчит песни, по свадьбам ходит… Пра, Степан, во заговорило, чую – то каторги!
– Пьем! Ухо мое тож дальне чует… не векоуша – и я чую.
– Должно, наверх?
– Пей, идем!
Вверху в синеве и черном по бокам стругов машутся черные головы, скрипят уключины, им невпопад подпевает море. По синей ширине, смутно белея, крутятся кольца волн и кудри пены. Порой, на темном пологе качаясь, вскипает светлая голова в серебряной кике с алмазными перьями. Явственны вдали черные точки. По-звериному на высоком носу струга, лежа на животе, Разин с Сережкой глядят вдаль, втягивая грудью запахи моря и ветра; иногда несет на них жилым.
– Чуешь?
– Слышу, Сергей!
– И дух жилой?
– Чую! – Разин встает, по каравану гремит: – Не-ча-а-й!
– Не-ча-а-й!
– Соколы! Где есаулы?
– Батько, есаулы в переднем стру-у-гу! На энтом един спит крепко – Мокеев Петра, и добудиться боязно, со сна дерется, а бой его сам ведашь. Ужо коли спробую!
– Не шевели Петру – пущай, кличь иных!
Казак, стоявший в синеве и ветре, черный, двинулся вдоль борта, тычаясь в головы гребцов.
Разин, тронув за плечо Сережку, сказал:
– Сила, брат Сергей, у того Петры едино как веком у запорожца Бурляя, – коня с брюха здынет!
– Э, брат, – отколь такой?
– Сшел от воеводы на Волге, в бой идет, как домой. И младень умом – всему рад. Седни дал ему резную запану – медь золочена, так он чуть не в землю зачал кланяться… Робенок, а сила страшная.
– Добро! Силу почитаю…
Раздался длительный разбойный свист. Свистел казак, сзывая есаулов, – свист заглушил скрип уключин. На свист послышались крики:
– Идем!
На струг к атаману полезли, мутно белея головой, Иван Серебряков, за ним человек ниже ростом, и голос Ивана Черноярца:
– Где атаман?
Волоцкий, привычно щелкая в ножнах саблей, Рудаков на кривых тонких ногах, высокий и тощий. Последней поднялась на борт стройная фигура в черном от сумрака полукафтанье – Федор Сукнин. Есаулы обступили Разина. Разин, повернувшись к хвосту каравана, подал голос, и по всему длинному ряду судов загремело:
– Ге-ге-й! Заказное слово заронить – идти тихо, на глаз!
– Приказывай, Степан Тимофеевич!
– Я лишь спрошу, браты, что зримо впереди?
– Мнится, быдто струги?
– Пошто! То островы.
– Галеры, ясаулы, – ей-бо!..
– Бусы от Гиляни! Они?..
– Да, браты, то не островья – струги! Указать козакам лезть в челны… Как и доводили лазутчики, стретят нас бусы кизылбашски… В челны не брать пушек, брать винтовальны пищали – в нужде бить пулей… Оглядеть ладом веревки у железных кошек! Для приметывания огню взять топоры коротки, не бердыши, багры тож! Идти на восток, но стороной! Для отдоха гребцам сбавим стругам ходу – челны забегут вперед. Ждать челнам боя пушки, тогда приступать к каторгам – рубить брюхо кораблей пониже верхней волны. И еще: всяк десяток челнов идет с есаулом, в одном же будут стрельцы, я и Серебряков Иван!
– Добро!
– Так, батько, – идем!
Снова свист и голос:
– Козаки! Ладь челны в ход!
По свисту и голосу рассыпалось в синем сверкающее черное. Голос атамана умолк.
В сгибе
