да, святейший патриарх, расстройство на желудка и на кишка. Бывает иногда и disenteria, а иногда и febris gastrica, но я дал… о что, герр Бальцер, мы дали тогда?
– Ревень.
– Да, да, ревень… на водка настой… Хорошо… очень хорошо… и на кишка… и на желудок…
– Один порций довольно, – поддержал его товарищ, – маленка стаканчик…у…у… очистит…
– А вы же много отпустили из аптеки? – продолжал допрашивать патриарх.
– Одна стеклянка большой, чего жалеть; на дворце мы не жалей, – произнес с достоинством толстый лекарь.
– А ты по скольку давал Марье Ивановне? – обратился к Салтыкову патриарх.
– Не помню, давно уже то было.
– Говори, – грозно произнес патриарх, – иначе допрос будет с испытом и со стряской.
– Три раза в день: натощак, пред обедом и вечером.
– И сколько времени? – изумился патриарх.
– Более месяца.
– Для какой же надобности взял у вас целую стеклянку большую, коли довольно маленькой чарки? – обратился патриарх к врачам.
– Боярин сказайт, много на дворец больной на живот, – отвечал доктор.
– И на кишки, – дополнил толстяк.
– Довольно, все сказали, теперь идите, господа лекаря, с миром, а Салтыкова в темницу до окончания суда над ним, – обратился он к стоявшему у дверей залы Стрешневу.
– Помилуйте! – завопил Салтыков, бросаясь на колени.
Царь Михаил Федорович с беспокойством завертелся уж на стуле и хотел было изречь прощение, да патриарх взял его за руку, а сам, поднявшись на ноги, произнес грозно:
– Государской радости и женитьбе учинили вы, Салтыковы, помешку и сделали это изменою, забыв государево крестное целование и государскую великую милость; и государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере; пожалованы вы были честью и приближеньем больше всей братии своей и вы то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, только и делали, что себя богатили, домы свои и племя свое полнили, земли крали и во всяких делах делали неправду; промышляли тем, чтобы вам при государской милости, кроме себя, никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали. Веди его, окольничий, прочь от царских очей, и в темнице пущай ждет свою кару.
Стрешнев вывел Салтыкова, и тогда семейный совет решил: отправить кого-нибудь за отцом и дядей Марьи Ивановны, Иваном и Гаврилою Хлоповыми, проживавшими в какой-то ничтожной своей вотчине.
Неделю спустя привезли их к патриарху, и те передали о своей ссоре из-за турецкой сабли и как с того дня оба Салтыковых, Михаил и Борис, сделались их врагами.
Отец бывшей невесты при этом объяснил болезнь дочери отравой, а брат его Гаврила утверждал, что, не привыкши к сладостям, она объедалась ими во дворце[4].
Патриарх и царь решились тогда отправить боярина Федора Ивановича Шереметьева в Нижний Новгород к бывшей царской невесте, вместе с придворными врачами и чудовским архимандритом
Удивительно в этом случае то, что спустя более 150 лет невеста императора Павла, а потом первая жена его, Наталия, страдала тем же самым.
