Царица! – проговорила она как бы про себя. – Ох, грехи, грехи! Нужно будет поговорить с ней.
– Можно уйти мне, матушка? – спросила келейница.
– Иди, Федосьюшка, с богом, – отпустила ее Евникия, – нужно будет, я позову.
Феодосия отвесила, по-монастырски, поясной поклон и неслышными шагами вышла из кельи.
Разговор шел о великой старице, инокине Марфе, как тогда называли мать царя Михаила Феодоровича, женщине крайне самолюбивой, любившей власть, имевшей грамадное влияние на сына, желавшей забрать в свои руки не только власть, принадлежавшую сыну, но и вместе руководить самою душою, жизнью сына-царя. Разговор шел о смотринах царем невест, которые должны были состояться через несколько дней. Марфе хотелось, чтобы царь женился не по влечению сердца, не по своему выбору, а на той, которую она укажет ему. Но как ни властолюбива была Марфа, она, сама того не замечая, подпала совершенно под влияние хитрой и не менее властолюбивой, но более ловкой матери Евникии, чем и объясняется могущественное временщичество Салтыковых.
По уходе Феодосии мать Евникия задумалась. Она хоть и говорила в известном тоне с Феодосией, доносившей ей о всякой мелочи, служившей ей шпионом в монастыре, но настроение великой старицы ее интересовало немало. Она обдумывала положение дела и размышляла о том, нельзя ли с выгодой воспользоваться таким положением. Размышления эти были прерваны.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, – послышался мужской голос за дверью.
– Аминь! – отвечала Евникия, вскидывая глаза на дверь.
В келью вошел Михаил Салтыков. Евникия ласково взглянула на него. Это был ее любимый сын.
– Здравствуй, Михайло! – приветствовала она сына.
Боярин поклонился и подошел к руке матери.
– Что зачастил? Прежде тебя, бывало, калачом к себе не заманишь, а теперь через день стал ходить, – спрашивала, улыбаясь, Евникия.
– Время свободное: к царю еще не так скоро нужно идти, дома что-то не сидится, а окромя вас куда же мне деваться?
– К брату бы пошел, а то что тебе со мной, старухой, тут делать?
– Брата я вчера видел, – отвечал Салтыков.
– Ох, плут ты, Михайло, плут, – проговорила Евникия, ласково грозя сыну пальцем. – Вижу, недаром зачастил, что-нибудь да нужно.
Боярин смутился.
– Ну вот, неправду я говорю, что ль? Чего покраснел да глазами по сторонам забегал? Лучше уж кайся! С Марфой, что ль, поговорить мне придется, а?
Салтыков из одной руки переложил шапку в другую; он чувствовал себя неловко, был смущен.
– Нет, матушка, не то, – проговорил он наконец решительно, вскидывая на мать глазами, – не нужно мне ничего от царя. Хочу я попросить у тебя милости.
– Милости? У меня?! – не без удивления спросила Евникия.
– Да, милости, благословения на важное для меня дело.
– Что ты морочишь меня? На что тебе мое благословение?
– Мне
