style="font-size:15px;"> – Не брал я твоей фляги! – слова потонули в оглушительном стуке. Только через пару секунд до меня дошло, что это стучат мои зубы.
– Конечно, не брал! Ты ее спер! – его голос звучал с нарастающей громкостью. – Ты – вор, Нюфа! Обычный вор! А вор должен быть наказан! Понял? Наказан! Ну, мужики, что мы с ним сделаем?
Из толпы послышались глумливые предложения:
– Руку отрежем!
– Правую!
К горлу подступил жирный ком. Желудок судорожно дернулся, собираясь освободиться от остатков ужина.
– Повесить его!
– Повесить? Хорошая идея! – Саня поднял указательный палец. Он наслаждался ролью обвинителя. – Голосуем! Кто за то, чтобы отрубить Нюфе правую руку? Пятеро. Кто за то, чтобы повесить? Большинство! Давай, Дрон, готовь веревку.
С этого мгновения лес за спиной, дуб, поляна, малинник с остатками осветленных осенью листьев, лагерная ограда погрузились в мутный кисель. Движения стали медленными, звуки – смазанными. Я попробовал вырваться из этой трясины, но ноги и руки не реагировали, они казались взятыми взаймы у тряпичной куклы и наскоро пришитыми к моему телу.
Плечо ощутило легкий удар. Очень медленно я повернул голову и увидел веревку – неправдоподобно белую в темно-серых сумерках. Дрон привязывал ее к толстой ветке дуба, росшей чуть выше дупла. Кто-то заботливо поставил передо мной дощатый ящик.
– Вставай!-Мороз выдержал драматичную паузу. – Голову в петлю!
Время наконец-то вырвалось из трясины и понеслось с утроенной скоростью. Меня подняли на хлипкий ящик, стянули скотчем за спиной руки и надели на шею веревку. Бледные лица зрителей исказились в кривых ухмылках.
Они ждали.
Ждали моей казни.
Игра закончилась.
– Вы что?!! Не надо! Это не я…-голос сорвался на писк. Тонкие доски подо мной заходили ходуном. – Отпустите! Это не я! Слышите, не я!
– Проснулся, тюфяк! Давай, Дрон, убирай ящик,-заорал Саня Мороз.
Почему-то в тот момент я видел только зубы. Красивые ровные зубы. Они мерцали в полутьме, как фарфоровый плафон на бабушкиной кухне, когда ее не освещает ничего, кроме уличного фонаря за окном. В голове мелькнула неуместная мысль: «Интересно, Лазраевой нравятся его зубы?»
А потом я умер.
– Чего встал? Ящик тащи!
Дрон медлил, грозя сорвать развязку спектакля. Он переминался с ноги на ногу, косясь на дрожащего ботаника с петлей на шее. Как ни странно, Нюфа замолчал, и это меня бесило. Я чувствовал, стоит чуть поднажать, и тюфяк снова завоет, умоляя отпустить его к мамочке, или обмочится в тесные штаны. Но он молчал.
Леня с Дроном тоже не издавали ни звука. Первый, привалившись боком к дереву, изучал выданные ему ботинки, второй нервно приглаживал пятерней жидкие волосы. Пауза затягивалась. Я начал тихо звереть.
– Вы что, уснули? Шевелитесь!
– Это. ну. – Дрон глянул
