неделю они вдвоем старательно сдирали старые облезлые обои со стен, красили окна белой краской, угорев от запаха разбавителей, смотрели, как меняли приглашенные мастера тяжелые чугунные батареи на металлические трубы. Покрасили остатками краски из разных банок эти трубы и уехали к бабушке в дальнюю деревню.
Здесь была наглядная агония вымирания деревни. После развала колхоза пришли в упадок все животноводческие фермы, когда перевели весь скот, и никто не охранял больше никому не нужные помещения. И сначала по ночам, а потом в открытую начали растаскивать на металлолом железо, а потом снимать шифер на заборы, бетонные блоки – на дорожки, разбирать кирпичные стены. И эта картина полного опустошительного разгула бесхозяйственности там, где только совсем недавно сновали молоковозы, спешили на работу привычные к тяжелому ручному, с минимумом механизации труду доярки и скотники, раздражала, злила, развращала всех в округе.
Бабушка Нина Николаевна всю жизнь проработала дояркой, числилась в передовиках производства, имела правительственные награды, а теперь занялась домашним хозяйством. Пока из колхоза на паи земли давали осенью зерно, держала кур, гусей и уток, поросенка. Но потом фермеры, сами перебивающиеся еле-еле с вечными засухами и неурожаями, закрыли бесплатную лавочку и стали продавать зерно втридорога. И бабушка стала спасаться при минимальной пенсии только доходами с огорода и сада.
А вокруг села поднимался лес. И манила в летнюю несусветную жару прохлада небольшой степной реки, которая, добежав до зеленого простора огромных вековых деревьев и раздолья кустарников, вдруг застыла в своем нежелании покидать эту площадь покоя и тишины среди бескрайнего степного раздолья Заволжья.
И в тот год отдыха у бабушки, ожидания, пока улетучится запах краски в квартире, мать внезапно влюбилась. Она ушла в обед на речку купаться одна, без Ирины, пока внучка с бабушкой собирали клубнику и варили варенье, и появилась только поздно ночью. Ее привез на своем «Форде» шофер рейсового автобуса, который мотался по району, а жил на соседней улице от бабушки и когда-то учился с матерью в школе до девятого класса. И по тому, как они слились в долгом поцелуе у калитки, и как блестели глаза у матери, Ирина поняла, что купание в лесу закончилось очередным любовным излиянием в кустах.
Неразборчивость матери, какая-то патологическая безвольность в вопросах секса, жадность тела к животному слиянию с телом самца – она даже не пыталась что-то приукрасить, выдумать сказку о поразившем ее любовном дурмане, – все это заставляло Ирину сторониться близости с матерью, переполняло презрением и глубокой обидой из-за прочного негласного прозвища матери в селе – «гулящая».
Здесь, в селе была только неполная средняя школа. Ирина уже давно перебралась бы к бабушке, но мать была категорически против. И теперь только летние месяцы
