экспедиция больше всего натерпелась в Сибири именно от этого ссыльного. Он стал в Сибири снова большим начальником, ненавидел экспедицию люто и писал в Петербург длиннейшие доносы на неё и лично на Беринга, её начальника.
Оба, Матвеев и Писарев, хорошо уясняют тот факт, что Петру, как и другим российским правителелям, прежним и нынешним, личная преданность часто бывает важнее деловой пригодности. Странно: неужели царь не мог выбрать среди преданных ему лиц людей способных – хотя бы на самые ответственные посты? Оказывается, не мог: таковые были наперечёт, да и те часто кончали карьеру «в опале» (в тюрьме, ссылке или на эшафоте), ибо Пётр всюду видел реальное расхищение казны и подозреваемую измену.
Должен оговориться, что вовсе не собираюсь писать ещё один очерк о Петре I. О нём и так уже написаны их тысячи, причём все точки зрения давно высказаны, и изменить соотношение сил в спорах о Петре невозможно – оно от фактов не зависит, а зависит исключительно от политической моды. Цель моя лишь в том, чтобы хоть немного показать, что и как изменилось в России за те сто лет, что прошли между событиями очерков 2 и 4, а что осталось прежним. Для этого мне как раз удобно оказалось начать с мыса Петра, мыса, где была избушка, в которой вероятно побывали первопроходцы из обоих очерков.
Если же не погружать знаменитые плавания в гущу событий их эпохи, то сами плавания останутся чем-то вроде модного ныне экстрим-туризма (тяготы пути, пройденные вёрсты, достигнутые широты – и только). Такими они выглядят в нынешних описаниях, мне же хочется показать, что они действительно были событиями героическими, куда более героическими, чем пишут.
2. «Воровская цифирь»
Помнится, когда мне было 14 лет, к нам в школу пришла мода на шифрованные письма. То был первый год, когда мальчики стали вновь (после смерти Сталина) обучаться вместе с девочками, и вот как-то на уроке девочка прислала мне записку, состоявшую сплошь из цифр. Цифры стояли поодиночке и парами (двузначными числами), они были собраны в группы, то есть, это явно были слова. Вспомнив недавний фильм, где герой уверял, будто самая частая русская буква – «а», тут же принимаюсь за работу. Ничего не вышло, и девочка тихо торжествует за своей партой.
Придя домой, подсчитываю в первой попавшейся книге буквы одного абзаца и убеждаюсь, что самая частая буква – «о». В другом абзаце то же. Узнав этот факт, ищу самую частую цифру (точнее, однозначное число) в записке и тут же выявляю содержащие «о» предлоги, а с тем и еще несколько букв. Вскоре, прочтя записку, бегу на улицу к телефону-автомату (в нашем доме, бывшем до революции ночлежкой при рынке, телефонов, разумеется, не было), чтобы с гордостью ответить девочке на заданный в её записке вопрос.
Много позже, став историком науки, я узнал, что лет триста назад тем же увлекались в парижских салонах, что даже светские дамы быстро поняли полную негодность простого шифра для целей секретной переписки; и что есть мнение, будто математики, пытаясь улучшить принцип военных шифров, открыли тогда
