поскольку те «теряли короткий срок для заготовления себе продовольствия на год». «Преувеличим ли мы гибельныя следствия этих чрезмерных напряжений, если им особенно припишем начало запустения Таймырскаго края?..[88] С тех пор страна решительно опустела. При устье Енисея, по берегам моря до Пясины, при устье этой реки и Хатанги тогда было много поселений: теперь эти места необитаемы[89]; внутри страны, может быть, половина прежних жилых мест лежит в запустении» [Миддендорф, 1860, с. 73].
Марк Косвен, советский этнограф, дополнил:
«Великая Северная экспедиция стоила жизни многим её участникам, но надо вспомнить и о том, что она в значительной части своей была совершена буквально на спинах местного населения, обратившись для него в тягчайшее бедствие. Все передвижения экспедиции, вся перевозка её грузов, всё это совершалось местным населением и его собаками и было сопряжено с громадной смертностью людей и массовой гибелью собак» [Косвен, 1934, с. 57].
Добавлю: и лошадей, и оленей. Кроме того, экспедиция широко пользовалась прямым изъятием продовольствия у населения в форме как бы сбора налогов.
Наконец, Леонид Свердлов, полярник и историк Арктики, привел цитату:
«Едва "Якуцк" приблизился к селению, его жители… скрылись… В рапорте Адмиралтейств-коллегии он[90] написал, что жители покинули селение, так как "от нападения или разорения страх имели"» [Свердлов, Чуков, 2009, с. 59].
И неспроста покинули: голодные моряки, долго сидевшие на воде и сухарях (каша была им редкой радостью), норовили съесть у местных жителей всё подряд, да ещё «нанять» сани с мужиками и собаками. За гибель тех и других не платили ничего – не предусмотрено сметой (которая поначалу определяла только сам наём; позже добавили плату за гибель скота). К тому же арктический морозный ветер продувал флотские суконные шинели и кафтаны, словно марлю, и их обладатели пытались отнять у местных жителей всё, что сделано из войлока или меха (позже Беринг организовал закупку оленьих шкур и войлоков).
И ещё: участники экспедиции имели обыкновение всей толпой зимовать в избушках, юртах и чумах, и без того очень тесных [91]. Словом, уже ясно, кто больше всех пострадал – жители Сибири и, особенно, её арктического и охотского побережий. Но чтобы выявить главную их беду, вернемся к бюджету ВСЭ.
Пишут, что содержание экспедиции было возложено на местные средства. Это верно, но только в том смысле, что приказы из Петербурга следовало выполнять – были на то даны деньги или нет. Поэтому органы местного управления (канцелярии) сами вводили экспедиционный налог. (Один из них, для Илимского уезда, приведен в ВКЭ-1, на с. 505.) Собрать такой налог с уже обобранного населения властям не удавалось, и сбор предоставили самой экспедиции.
До недавних пор можно было думать, что серьезная финансовая отчетность где-то имеется, но публикации ВКЭ-1 таких надежд не оставляют. Есть несколько подробных реестров вещей, взятых экспедицией с казенных складов, и в них никаких цен. Составители ВКЭ
Нет, главной причиной был LIA – запустело и Кольское побережье, где ДКО не было. Однако пик LIA тогда, с начала XVIII века, уже миновал, так что Миддендорф прав в том смысле, что вымирание селений и племён, переживших пик, следует приписать прежде всего злодеяниям экспедиции.
См. карту на с. 327.
Лейтенант Василий Прончищев. О нём и его жене пойдет речь далее.
Команда Прончищева построила себе в Усть-Оленьке две избы, и Беринг особо отметил в отчёте Адмиралтейству заботу лейтенанта о местных (в данном селении русских) жителях. В большинстве случаев этого не делалось, и Беринг с горечью отмечал ссоры и смерти при зимовках. Он сообщал, что в Охотске всего 13 дворов, а живет 300 человек, которые зимой «не возымеют покою». Для убедительности он сгущал краски (в Охотске от первой экспедиции Беринга осталась казарма), но в целом был прав: прежде кораблей надо было строить жильё. Сам он позже отстроил себе в Охотске дом, где жил с семьей и слугами 2 года. То же сделали Чириков, Шпанберг и Писарев, а для остальных членов экспедиции были построены дополнительные казармы.
