Я протянула руку, погладила их махровые, словно вырезанные маникюрными ножничками. лепестки. И вдруг подумала, что получаю цветы в первый раз за свои двадцать семь лет. Впрочем, нет – выпадали еще цветы на старой работе. Восьмого марта, когда по распоряжению профкома всем женщинам вручали праздничные букеты – обтерханные венички мимозы, взятые по дешевке оптом в цветочном магазине. И если признаться честно, то те случаи даже не стоит считать: цветы приносил без души безликий, выморочный праздник. А так, чтобы мне понесли цветы не как представительнице слабого пола, а мне лично, существующей в единственном экземпляре… Такого не бывал ни разу в моей жизни. Ни разу в жизни.
В жизни.
Я горько усмехнулась. Это ведь слово-то какое – жизнь…
Глава 1
Не знаю, сколько мне было лет, когда умерла мама.
То есть нет, конечно: по документам получается, что мне шел тогда третий год. Но в памяти моей собственной, которая помимо услышанных бабушкиных рассказов и взрослого знания должна хранить еще и следы каждой пережитой минуты – в этой памяти ничего ясного не осталось. Там все зыбко и черно, как в кошмаре, приснившемся за секунду до пробуждения. Вроде бы я спала вместе с мамой, утром принялась ее тормошить, потому что захотела писать от холода, но она не отвечала, тогда я позвала бабушку из другой комнаты, та заглянула к нам и вдруг закричала жутко, и зачем-то вытащила меня из-под одеяла и уволокла прочь, хотя горшок стоял под кроватью, и тут же в доме началась ужасная суета, явились люди в белых халатах и положили маму на носилки, но она по-прежнему молчала, и у нее было неестественно спокойное лицо, а я бегала и хватала всех за ноги и просила, чтоб не уносили от меня мою маму, потом пришли соседи и увели меня в другую квартиру, и больше я не помню ничего. Впрочем, я себе лгу: я не помню даже этого; сохранились только какие-то бесформенные обрывки, из которых уже теперь, с высоты взрослого понимания, я могу сложить картину того ужасного утра.
Отец, которого я почти не видела, исчез через три дня после маминых похорон. Потом бабушка говорила, что он уже давно собирался это сделать, только никак не мог решиться. Позже я поняла, что именно он, мой негодяй отец, и доконал маму, слабую сердцем от заработанного во время войны ревматизма. В общем, отец ушел и больше не показывался. Явился уже через год с новой сожительницей и стал требовать жилплощадь, так как все еще был у нас прописан, а бабушка в своей глупой, до добра не доводящей порядочности не выписала его сама, хотя все твердили, что сделать это можно и даже нужно, раз он долго не живет. Потом еще не помню сколько времени тянулись дела с судом и разменом; отец оттягал у нас половину, и из прежней двухкомнатной сталинской квартиры с высокими потолками и лепниной вокруг люстр мы перебрались в нынешнюю хрущевскую мышеловку – впрочем, для меня впоследствии это оказалось благом, поскольку, оставшись одна в двух комнатах, я бы вылетела в трубу на квартплате. дела с квартирой и переездом
