как в жизни – не дела,А галдёж, безлик.
Мышка стрелку навела,
Выстрелила – клик!
Те, кого стихи пьянят,
Не боятся зла.
Может, мышь и на меня
Стрелку навела.
Может, револьверный ствол,
Шесть смертей тая,
Видит освещённый стол —
Тот, что вижу я,
Только ближе.
Поздний час
В кресле укачал.
Страшно правду замолчать,
А не прокричать.
В руке такая пустота…
В руке такая пустота…
Уж лучше б ты вложила камень —
«Прощай» на четверти листа.
Ты уходила потолками,
Весь мир перевернув со мной.
Побелка сыпалась молчаньем,
Как на́ голову снег весной,
И только каблучки стучали.
Их телеграфный алфавит,
Передавая многоточьем
«Конец любви, конец любви…»,
Стучал в висках пустою строчкой.
Сжимался вечер в кулаке
В одну потерю, как ни странно —
И шпилек след на потолке,
И капанье воды из крана.
В соавторстве
с Юлием Петровым1
В случайный день в одном из январей,
Я перестал бояться умереть;
Тогда, зимы какой-то посреди,
Окинул взглядом, что писал один
И в одиночке, чем была мне ночь.
Из всех проклятий, собранных в одно —
На то письмо, посланье долгих лет,
Была бы масса, равная Земле.
Так соберу?
И на планете той
Я поселю владельцев грязных ртов,
Что так привыкли лгать и проклинать.
Пусть там стоят ночные времена.
Создам водопроводы городов,
Где злоба для квартир течёт водой
Телеканалов пенистых в трубу —
Продукцией амвонов и трибун.
Заветы положу:
«Да запрети
Траве шальной не по́ ветру расти»,
«Да лжесвидетельствуй, творя поклон
Кумиру.
Убивай, кради, как он».
Там будут шить такие пиджаки,
Чтоб надевать, сжимая кулаки,
Огромные, как молот кузнеца,
Ковать проклятья Первого Лица.
И в эту ночь в стихе очередном,
Инопланетны, мысли об одном —
Нас разделяет вовсе не парсек,
А образ утра русского в росе.
В торосах
из листвы осенней
В торосах из листвы осенней
Оставлю ледокольный след.
Октябрь пройдёт, как воскресенье,
Как всё проходит на земле.
Редея, клён прильнёт к берёзе
И молвит:
«Так теплее, мать?»
Но скоро будет на морозе
Берёзу нечем обнимать.
Пройду и я под облаками —
Грядущим домом в вышине —
И след прорежу башмаками,
Прочертит
