и всё же решила полюбопытствовать:
– О чём?
– Об этом московском гаде. Он живёт в 603 номере. И завтра уезжает.
– Слава Богу, что сегодня последняя смена, и до пятницы я совершенно свободна, – съязвила я.
– Да я не об этом. Хотя, это, конечно, слава Богу. Но я о том, что нужно непременно забрать у него брошь.
Я перестала переворачивать страницы, на сестру посмотрела. Предостерегающе.
– Ань, ты чего удумала?
– Хочу восстановить справедливость. – Анька даже кулаком по стойке стукнула, но не сильно, чтобы внимания не привлекать.
– Мы не знаем, у него ли брошка, – пыталась я её вразумить.
– Вот и надо проверить.
– Как?
– Я же тебе говорю, я всё узнала. Его номер убирает знакомая мне девочка. Как только этот гад уйдёт, мы незаметно войдём в его номер, она даст нам карту от замка, и мы посмотрим.
– Ты сдурела? Что значит, незаметно?
– То и значит.
– Ань, ты дылда под метр восемьдесят, да и я на каблуках недалеко ушла. У нас не получится быть незаметными.
– Хватит уже язвить. Он же не на центральной площади ночует. В коридорах людей немного. А мы войдём и просто посмотрим.
Я сверлила сестру взглядом, пытаясь решить, так ли серьёзны наши проблемы, раз она говорит о том, чтобы вломиться кому-то в номер с таким азартом, после чего решительно качнула головой.
– Я не пойду.
– А я пойду, – упорствовала Анька. – Просто из принципа. А если ты мне сестра, то ты меня одну не пустишь, – закончила она торжественно. Развернулась и отправилась прочь, вся такая гордая и решительная. А мне оставалось лишь ругнуться ей вслед неслышно. Конечно, я не пущу её одну. Но если тёте Наташе придётся нам обоим передачки в тюрьму носить, то она будет расстраиваться в два раза больше. Это огорчает.
Единственный вечерний перерыв у нас был в шесть вечера и длился он полчаса. Позже начинался наплыв гостей, и вырваться хотя бы на десять минут становилось практически невозможно. Да и из-под пристального взгляда Петровича не удерёшь. Он руководил рестораном железной рукой, при этом, не вызывая у сотрудников никаких нареканий своей строгостью. Меня это неизменно поражало, но все без исключения управляющего уважали, а некоторые даже любили. А уж когда Озёрский принимался кулаком по столу стучать, в благоговении замирали. Это означало, что ресторан ожидают перемены и совершенствования, которые обычно вели к увеличению заработка, хоть и незначительно. Но всё равно ведь приятно, правильно? Петрович переставал быть довольным сложившимся укладом, впадал в раздражение, стучал кулаками и тут же выдавал решение проблемы или новую идею.
Кстати, кулаками Петрович стучал как раз вчера, и поэтому все находились в режиме ожидания. И свои дела надлежало делать поскорее, пока у нас вечерний перерыв и вовсе не отменили.
