пролезут, их только колдовством можно извести, а где его взять, мы люди простые…
Марат свел меня вниз, гаркнул пробегающей через холл молодой женщине:
– Хризия!.. Отведи в людскую этого… как тебя?
– Дик, – ответил я покорно, помня, что леди Элинор меня уже называла при нем Диком, и добавил: – Ваша милость.
Он улыбнулся удовлетворенно, приосанился, но посмотрел опасливо наверх, сдулся и сказал тише:
– Мне госпожа доверяет больше всех, но здесь госпожа только леди Элинор, так что ее милостью называть можно только ее. Запомнил?
– Да, – ответил я, – ваша ми… простите, господин Марат.
– Не господин, – поправил он с тем же удовлетворением приближенного холопа, – а просто Марат. Запомнил?
– Запомнил, – ответил я. – Госпо… ох, трудно мне так называть таких важных людей, я ведь из леса, мы в деревне совсем простые… Но я сделаю все, как вы скажете!
Хризия терпеливо ждала, а когда я повернулся к ней, коротко кивнула:
– Иди за мной.
Она пошла впереди, и хотя тонкая ткань при каждом шаге оттопыривается на тугих ягодицах, я зыркал по сторонам, запоминая, как здесь и что, это важнее, чем чья-то задница. Эта Хризия пока ни словом, ни взглядом, ни движением не дала мне понять, что вообще-то не прочь сблизиться чуть теснее, ведь всякой женщине приятно мужское внимание, но она то ли страшится чего-то, то ли в самом деле равнодушна к мужчинам… тут вступают разные догадки, в смысле – занята наукой, искусством, спортом, разве иные могут быть догадки у такого высоконравственного человека?
В людской вместо камина все то же пылающее жерло маленького солнца, огонь так задорно расщелкивает поленья, что уже одни мелкие щепочки, но нет, поленья все еще целые, языки пламени трепещут, мечутся, бросая по стенам причудливые сполохи. У огня все тот же дед Маклей, зябко ежится, греет худые сморщенные руки, похожие на куриные лапы.
Я не успел даже потянуть носом, запахи сами навалились, плотные, мощные, ароматные. В сторонке в закопченном широком котле на медленном огне булькает ароматное варево, густое, как клей. Медленно всплывают белые маслянистые бока грибов, их поворачивает, окунает, а взамен приподнимаются ненадолго другие. Массивная женщина, стоя ко мне спиной, длинной поварешкой зачерпнула, понюхала, вылила обратно.
– Еще чуть-чуть.
Хризия сказала звонко:
– Марманда! Принимай новенького. Накорми, напои… можешь и спать уложить, если у тебя сегодня рядом свободно.
Женщина обернулась, посмотрела на меня оценивающе.
– Здоровый малый… Ипполит, дай ему баранины. Такие здоровяки без мяса сразу руки опускают.
В сторонке в огороженном грубо отесанными камнями месте тлеют багровые угли, а над ними на очищенных от коры прутиках томятся аккуратно нарезанные ломтики мяса, отделенные один от другого толстыми кругляшами лука. Возле них в степенной задумчивости сидит абсолютно лысый мужик, естественно
