женщины чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем на трон кресле, а перед ней на подставке лежала большая книга с округлыми саксонскими литерами.
Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму «Скиталец».
…Где же тот конь и где же конник?
Где исконный златодаритель?
Где веселье застолий?
Где все эти хоромы? —
Увы, золотая чаша,
Увы, кольчужный ратник,
Увы, войсководы слава…
То миновало время,
Скрылось, как ни бывало,
За покрывалом ночи[50].
Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и где этот народ, где его гордая знать? Погублены, придавлены, смешали свою кровь с завоевателями. Эти проклятые норманны!.. Они теперь тоже величают себя англичанами, говорят, что эта земля столько же их, сколько и наша. Как бы не так! Никто не заставит меня уверовать, что однажды саксы не вскинут головы, не обнажат мечи, не начнут резать глотки завоевателям, и тогда повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать себя, напоив клинки кровью надменных данов[51]. И тогда вновь на трон взойдут потомки старой династии и к Англии вернется ее слава.
Почему-то, думая о потомках прежних государей, я невольно вспомнил Эдгара Армстронга. Ведь в его жилах тоже течет кровь великого Гарольда Годвинсона. Когда он вернулся из Палестины – какое воодушевление я почувствовал! Вот, думал я, появился наконец мужчина, воин, крестоносец, который пробудит саксов от спячки, сплотит их и поведет на борьбу с завоевателями– норманнами. А вышло… Этот красавчик, этот онорманившийся сакс, только о том и помышлял, как бы выслужиться перед их королем. Об объединении саксов он и слышать не желал. Он строил свой замок, разводил своих лошадей, кичился данной Генрихом властью. И напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы держались его, потому что он-де будет защищать наши права. Я уже понял, что ему не до борьбы, и не знаю, почему продолжаю ездить к нему.
Бесспорно, Эдгар гостеприимный хозяин и неплохо угощал нас на этот йоль. Обычаев-то он придерживается, но и только. Но он не вождь, не таков, каков был его отец Свейн – человек, которого я всегда почитал.
Я поглядел на мать. Она уже стара, глаза ее выцвели, лицо избороздили морщины. Но она по-прежнему стройна, как пламя свечи, и манеры у нее величественные. Люди говорили, что Свейн Армстронг уважал и почитал ее поболее иных, преклонялся перед ней. Сам он взял в жены робкую женщину, хотя и саксонскую принцессу. Но это был не тот брак, какой ему нужен, и люди говорили, что Свейн заглядывался на благородную Гунхильд. Мать всегда была величава и почитаема, хотя и стала женой такого слабого и бесцветного тана, как мой отец, Освин. Пусть это и грешно, но я не вспоминал об отце с почтением, а при его жизни даже стыдился его, маленького, робкого, вечно хлопотавшего над своими овцами, свиньями, коровами. Неудивительно, что когда в Фелинге появлялся воинственный Свейн, я так и кидался к нему. И если он обращал на меня внимание – у меня душа пела. И почему
Перевод В. Тихомирова.
Ночь на 13 ноября 1002 года – массовая резня, какую саксы устроили датчанам, жившим в Англии, когда были вырезаны целые семьи от мала до велика.
