на крыльцо, обвел двор своим пылающим взглядом, начал негромко:
– Спасибо, что раз за разом меня переизбираете. Надоело, поди, каждую неделю слушать одно и то же. Поэтому я коротко. Про самое главное. Про нашу черную правду. Она почему называется черной?
Слушали его хорошо. Толпа отлично чувствует настоящую, неподдельную одержимость, подумал Фандорин, и заряжается, а то и заражается ею.
– …Потому что мы человека не забеливаем и не раскрашиваем. Мы его любим черненьким. Таким, каков он есть. Я люблю вас всех. Злых, обиженных, больных сифилисом, про́клятых, никому не нужных, грешных, преступных – всяких. И знаете почему? Потому что вы – здесь, в артели «Свобода», а значит, для вас свобода важнее всего. Вы такие же, как я. Вы мои братья и сестры. Как и я, вы ничего и никого не пожалеете во имя свободы. А я ничего и никого, включая самого себя, не пожалею ради вас, и вы это знаете. Всё, я кончил. Вы свободные люди, решайте.
Ему не хлопали, одобрительно не кричали, но молчание было красноречивее аплодисментов.
Вот каким должен быть вождь. Во всяком случае, в охваченной революцией России, сказал себе Эраст Петрович и вздохнул. Ничего и никого не жалеть – слишком дорогая цена. Даже за свободу.
А Воля встал рядом и спокойно, будто только что не произносил высоких слов, шепнул:
– Ну? Видишь мерзавца?
– По приметам подходят трое, – так же тихо ответил Фандорин. И объяснил, кто именно.
– Спартак, Топор, Жохов… – процедил Воля, недобро прищурившись. – Ладно. Выборы кончатся – разберемся.
Собрание тем временем продолжалось.
Когда Джики спросил, готова ли артель голосовать или еще кто хочет выступить, поднялась рука.
– Хватит с нас Арона! – крикнул какой-то в картузе. – При таком Воле никакой воли нет! Братва, даешь актера в артельщики! Невского желаем!
Громов-Невский был тут же, в плаще поверх рубашки, бледноватый, но улыбчивый. Он помахал всем рукой и шутливо поклонился, уронив на лоб пышную прядь.
– Это наш артист, – сказал Воля. – Знаменитость. Отлично выступает на митингах и вообще много сделал для пропаганды наших идей.
Эраст Петрович не уловил в этих словах ни враждебности, ни ревности.
Толпа оживилась. Кто-то засмеялся, кто-то выкрикнул:
– Давай, Невский! Скажи речь!
Актер легко поднялся по ступенькам, скинул плащ, тряхнул шевелюрой. Говорил он с эффектными паузами, отлично поставленным баритоном.
– Дорогие братья и еще более дорогие сестры! Я тоже буду краток. В отличие от предыдущего оратора я вас всех терпеть не могу. Потому что вы уроды. Половина – бандиты, а половина – психи, вроде вашего покорного. Чем сидеть дома, чай пить, ищете приключений на свою задницу. – Аудитория засмеялась. – Но я торчу в этом шалмане по той же причине, что и вы. У них там, – Невский махнул рукой за ограду, – скукота, а у нас тут весело. Правда, могло бы быть еще веселей. Моя выборная программа включает в себя только один
