небольшой цветок в горшке, который цвел ярко-розовыми оптимистичными цветами, и она представляла, как они оживят ее неприметный угол. Но цветы почему-то быстро облетели, хотя она не скупилась на полив, а оголившийся кустик выглядел так себе и не то что уюта не добавлял – скорее подчеркивал заброшенность этого офисного угла.
Однажды Таня, не зная, чем себя занять, стала просматривать бумаги. Там были варианты каких-то слоганов, рекламных текстов. «Реклама, которая работает!», «Хотите повысить качество продаж и узнаваемость вашего бренда?», «Мы самые надежные среди…» и прочая ерунда. Она взяла карандаш и стала рисовать на полях цветочные орнаменты, как делала на скучных уроках в школе.
Учителя не делали ей замечаний: дочка директорши, хотя других детей сразу одергивали: «Ковров, ты опять рисуешь вместо того, чтобы слушать учителя! Немедленно положи ручку и слушай! Кому я объясняю?!» Коврову, кстати, доставалось чаще всего, за «неуместные художества» ему снижали оценки. А дома еще мать добавляла: она заставляла переписывать его всю тетрадь, заметив на полях «танчики». Но даже регулярная расправа Коврова не останавливала. Правда, он лютой ненавистью возненавидел Татьяну: «Чего это ей можно, а мне нет?» Он больно лупил ее портфелем по спине, если никто из учителей не видел. Таня не жаловалась: понимала, что несправедливо – его ругают, а ей хоть бы что.
В один из таких тоскливых и тягостных дней она стала исправлять ненавистные, уже надоевшие ей строки, перечеркивая предложения и дописывая сверху: «Реклама, которая сведет вас с ума!», «Хотите плюнуть на качество продаж и забить на узнаваемость вашего бренда?», «Мы самые отвязные среди…» – и все в таком же духе. «Мы не отвечаем за качество, пусть само за себя отвечает», «У нас самые не низкие цены на рынке, чего позориться», «Нам доверяют наивные клиенты, а мы свято верим только в то, что все делаем гениально»… Ей очень хотелось добавить выражения покрепче, но боязнь как будто чьего-то строгого окрика сдерживала ее.
Листочек она отложила и забыла про него. И вот в один из дней впоследствии ставший поистине для нее прекрасным, она отошла к окну, разглядывая, как осенний ветер гоняет по двору уже совсем квелые, потерявшие свой золотой лоск листья, и думала о том, что, наверное, уже стоит выбросить этот дурацкий цветок со стола, а может, и самой стоит выброситься в эту унылую осень, потому что так тягостно и тупо проходит ее жизнь, она услышала:
– А что, неплохо! Это ты написала?
Она повернулась и впервые увидела Вадима. Свободный, необычного горчичного цвета свитер, шарф цвета греческой оливы, небрежно замотанный вокруг горла, буйные темные кудряшки, но главное – глаза. Он смотрел на нее с любопытством, восхищением и нежностью. Вот эта нежность и ввела ее в ступор. Так на нее смотрел только отец. Стояла, повернувшись к нему, и молчала, как полная дура. И ведь тогда уже понимала, что за этот взгляд легко отдаст ему всю свою никчемную жизнь.
– Чего молчишь, хулиганка? –
