жизни, мать не выходит за границы грубых стереотипов взаимодействия. Иными словами, ей не остается ничего другого, как привести в соответствие и методы обращения с подростком: через гиперконтроль, повышенную тревожность, страх, агрессию – вербальную и даже физическую. Так обеспечивается стабильность «птичьего двора», к которому тяготеет мать [1].
Душевный процесс не имеет ничего общего с желанием казаться и выглядеть душевным: человек не заботится о том, «что станет говорить княгиня Марья Алексеевна» [2], действуя порой вопреки шаблонам общества или социальной морали (но это не принцип, а частность). Тот, кто находится в себялюбивой позиции, отказывается от натурального эгоизма лишь потому, что страх за себя доминирует над любовью к другим. Вирус длительной, запущенной ошибки формирует «ветхого человека» [3]. Он передается по наследству через порочную систему воспитания и вызывает у всех его «носителей» болезненность в переживаниях и в теле. Тогда наступает душевное недомогание, или страдание.
Здесь я хотела бы уделить некоторое внимание понятию «страдание», так как именно оно, по моим представлениям, и является ключом к сути психотерапии. Страдание обычно понимается в одном значении – мучение, или муки, и это представление не лишено оснований. Тем не менее в Толковом словаре живого великорусского языка Вл. Даля (а мы существуем в русской языковой реальности) в главе «Страдать» мы находим и другие значения: «страдать, страдаю, стражду; биться, бороться, бедовать, мучиться, маяться; терпеть боль… усильно трудиться, работать… работать в поле, спешно сымать и убирать хлеб и сено…» [4, т. 4]. Язык – хранитель смыслов, формировавших сознание многих поколений до нас, и даже в периоды губительных для него «субкультуральных» изменений он сохраняет фундаментальные значения в коллективном и индивидуальном бессознательном. А это в нашем случае значит: страдание – путь от мучительной битвы за себя до жатвы – обретения себя. Путь, на котором есть шанс пройти и большое пространство («поле»), и усильный пахотный труд, и боль, и мучения.
На основании практики могу утверждать: человек, пришедший на психотерапию, страдает по себе подлинному. По своей душе в своем теле. Он страдает от того, что не может полноценно выразить предопределенного природой – способности любить; от того, что либо не встречал других, способных любить, либо не узнал их вовремя и утратил; от того, что чувствует себя рабом порочного круга обстоятельств; от того, что предал себя и свою аутентичность в угоду страхам; от того… от того… Он страдает, и потому он – страдающий. Лишь работа, направленная на исправление всех этих «от того», работа, итогом которой будет «жатва» – целостность, свобода и умение любить, может оправдать его нынешние страдания-мучения. Только такая работа дает шанс на исправление вековой ошибки поколений и создает условия встречи с другими умеющими любить.
Душевные процессы отличаются и от процессов
