меня.
– Мама! – кричу я, вскочив с кровати, и несусь в гостиную.
Папа притаился в углу с ножом для бумаг в одной руке и книгой в другой. Книга интересует его заметно больше.
– Что стряслось, Мак? – спрашивает он, не отрываясь от чтения. Но это сделал не папа. Я знаю, он не мог. Да, он тоже бежал, но не он возглавлял это бегство.
– Мам! – снова зову я.
Она в спальне, распаковывает вещи и на предельной громкости слушает какое-то маразматическое радиошоу.
– Что такое, дорогая? – невозмутимо спрашивает она, выкладывая одежные вешалки на постель.
Когда я заговариваю, мой голос звучит тихо, словно я на самом деле не хочу спрашивать. Не хочу знать ответ.
– Где вещи Бена?
Следует долгая, можно сказать, бесконечная пауза.
– Маккензи, – медленно начинает она, – если начинать все с нуля…
– Где они?
– Кое-какие лежат в кладовке. А остальные…
– Ты не могла так поступить.
– Колин говорит, что иногда для перемен требуются значительные…
– Ты что, в самом деле собираешься свалить на психотерапевта решение выбросить их?
Я, наверное, уже кричу, потому что из-за моей спины в комнату входит папа. Мама вся поникает, и он идет к ней, и вот я уже главный злодей на свете – просто из-за того, что хотела сохранить хоть какую-то память. Те вещи, которые я смогла бы прочитать.
– Скажи, что оставила хотя бы что-то, – сквозь накрепко сжатые зубы рычу я.
Мама кивает, уткнувшись лицом в папин воротник. Она не поднимает на меня глаз.
– Маленькую коробку. Она в твоей комнате.
Она договаривает это мне вослед. Захлопнув за собой дверь, я раскидываю по сторонам все коробки, пока не нахожу нужную. Крошечная «Б» выведена на одной стороне. Это коробка из-под обуви.
Я разрываю скотч ключом деда и высыпаю содержимое на матрас. Мои глаза жжет огнем. Дело даже не в том, что мама ничего не сохранила, дело в том, что она оставила неправильные вещи. Мы оставляем воспоминания только на тех вещах, какие любим, часто используем и изнашиваем.
Если бы мама не выбросила его любимую футболку – ту, с крестом на сердце – или какой-нибудь из его синих карандашей – хотя бы огрызок, или нашивку, которую он выиграл на состязаниях и носил в кармане, потому что очень гордился ею – но не настолько, чтобы пришить на рюкзак… Барахло, раскиданное по моей кровати, на самом деле не его. Фотографии в рамках, итоговые школьные тесты, шляпа, которую он надел всего раз, награда за конкурс, плюшевый медведь, которого он ненавидел, и чашка, которую он слепил в шесть лет на занятиях по лепке.
Я снимаю кольцо и протягиваю руку к ближайшей вещи.
Может, здесь что-нибудь осталось.
Хоть что-нибудь.
– Кензи, это не фокус для вечеринок, – сердито одергиваешь ты.
Я откладываю безделушку, и она катится в твою сторону через стол. Ты учишь меня читать – вещи, не людей, – и я, наверное, неудачно пошутила, и слишком
