style="font-size:15px;"> На минуту я задумался. Что теперь делать? Уйти, убежать, забыть? Разве есть другие варианты?
Очевидность поражения не смиряла, а, напротив, вызывала желание противодействовать. Но слишком поздно до меня дошло, что если даже она вернется ко мне, то вернется другой женщиной, а я буду настаивать бессмысленно, чтобы она оставалась прежней.
Я встал и подошел к окну. Она притихла за моей спиной. Кажется, я ни о чем и не думал, пребывая в шоке. Раздвинул занавеску, и на меня взглянула равнодушно и безжалостно окраина мегаполиса с бесчисленными рядами освещенных окон. Вдали красными, желтыми и белыми огоньками двигалась ночная кольцевая автодорога.
Словно опомнившись, я повернулся назад – передо мной сидела заплаканная женщина. И внезапно я ощутил бесконечную свободу между яростью своей и безысходностью. Ярость требовала незамедлительного действия, а безысходность – смирения и покорности. И первой мелькнувшей мыслью было прямо сейчас убить Майю – кажется, никогда прежде я не был так близок к преступлению. Я даже успел сообразить, что наиболее легкий способ – это придушить подушкой: не надо никуда бежать за топором, и кричать жертва не сможет, да и крови не будет, и глаз при удушении не разглядишь. И тут я подумал об отце, следов которого не было в моей памяти, и тотчас отбросил мысль об убийстве. Но скорее всего, я не убил ее в ту минуту необъяснимой свободы только потому, что не хотел позволить ей унести с собой в могилу свою тайну. В ее измене каким-то образом таился призрак моего прошлого. Она не должна была, не могла мне изменить, и вот эта невозможность предательства и потрясла меня перед случившимся фактом измены. Она не могла это сделать, потому что она просто не думала, любила без мысли, любит или не любит.
Конечно, задним числом я считаю, что следовало принять этот вызов с достоинством, но меня уже подхватил неудержимый поток, и с той минуты все, что я ни делал, происходило как бы само собой; как будто наконец я нашел в жизни нужный уклон и полетел вниз в свободном падении, словно я сам был чьим-то орудием, и своими же руками разрушал все, что еще можно было сохранить.
Временами я пытался укротить свою ярость отчаяния, перестать надеяться, и в то же время в негодовании отвергал всякую такую попытку смирения. В итоге возникало чувство безысходности без конца и края, а в центре всего этого находилась недосягаемая женщина, которая до сих пор была моей и только моей, – женщина, от которой теперь будто зависела вся моя жизнь, но при этом она хотела только одного – чтобы меня вообще не было рядом с ней!
13 мая, утро – Первая попытка примирения
Я стоял как истукан у окна, не в силах что-либо изменить или сделать. Прошло не меньше получаса, а мы все еще оставались в одной комнате и молчали. Майя лежала на диване, постепенно успокаиваясь. Наконец она встала и предложила кофе. Я выпил водки и заявил, что она права во всем и мне очень жаль, что я потерял такую женщину.
И тут она заговорила проникновенным голосом, как никогда не говорила со мной. Потому что знала, что сейчас я ловлю
