все нужно нам написать, чтобы мы знали. Вот, понимаешь, мама, я не хочу оказаться на другом конце света в тот момент, когда ты уйдешь из жизни». Эти все стоят зеленые, потому что они не знали, что он будет говорить. Потом уходят все четверо. Он за дверью им говорит: «Молчать, с ней не оставаться, ничего не делать». А он жил с ней. Наутро, говорит, просыпаюсь в 6 утра, мама на кухне, печет пироги и поет. То есть, хочешь притворяться – притворяйся, хочешь жертвовать собой – имей ответственность за последствия.
– (А. Н.) Такое эго – конечно, оно хочет жить.
– Я часто клиентам говорю, когда начинаются такие игры: «манипуляцию можно прервать только жестким подходом». Начинает ныть пожилой человек: «Вот, ты ждешь моей смерти, вы все ждете моей смерти». Единственная возможность это остановить – сказать: «Хорошо. Я не жду этого, но если ты хочешь, давай обговорим условия твоей смерти». Очень помогает, затыкаются сразу и надолго.
– (И. О.) Марина Вячеславовна, вот Вы рассказывали про свою практику на скорой – наверное, у Вас выработались какие-то свои отношения с дамой…
– Которая смерть?
– Да, которая смерть.
– Ты знаешь, Ириш, когда ты как реаниматор приезжаешь и видишь человека в коме – тебе нужно в течение нескольких секунд решить, что нужно сделать, и что за этим стоит. У человека есть 6 минут, пока корковая деятельность не прекратится. То есть у врача, фактически, если они доехали вовремя, и у тебя на глазах человек впадает в кому – у тебя 6 минут, чтобы принять решение. На самом деле у каждого врача, как говорят, есть свое кладбище. Вот у меня свои отношения со смертью, я это потом только поняла. Со мной очень любили дежурить девочки, медсестры, а меня бывало до 15 дежурств ночных.
– Почему?
– Ну, деньги нужно было зарабатывать, семью кормить.
– Нет, почему девочки любили дежурить?
– Потому что мы никогда никого не хоронили. Я могла сдать дежурство в 8 утра, и клиент умирал. Я попадала в палату, меня несли ноги в палату раньше, чем там наступала какая-нибудь дефибрилляция или еще что-то. Я не знаю, почему это происходило.
– Может, Вы этого тогда не знали, сейчас-то Вы, наверное, знаете…
– Да, сейчас я понимаю – что-то толкало, видимо. Когда обход делаешь, у тебя что-то фиксируется. Это как у Боткина – он был высокопрофессиональным терапевтом, и, входя в лазарет, когда никто не мог поставить диагноз, говорил: «Этого тифозника надо срочно убрать». Такой комплекс восприятия был у него, такое знание глубокое, что он мог интуитивно, прямо по внешнему виду поставить диагноз… Вот врач идет и, если есть опыт работы с больными в пограничном состоянии, он, видимо, где-то внутри отмечает, что есть симптом. Ну и плюс ко всему, опыт реинкарнационных
