я что-то – упомянутая привычка – сидя за рулем, бормотал.
– Искажение, – еще раз сказала пассажирка. – Точнее, неправда, если, конечно, вы имеете в виду мужа ее дочери. Князь Багратион-Мухранский был замечательным мужем… И вообще редким человеком.
– Чем же? – спросил, обернувшись назад, оператор.
– Когда его жена, дочь старой барыни, лишилась рассудка, – еле слышно и опять не сразу сказала жена математика, – то он до самой смерти от нее не отходил.
– Ну, а когда умерла? – игриво спросил оператор.
Жена математика опять ответила не сразу.
– Он умер первым, – сказала она.
И была длинная пауза. Математик так и не произнес ни слова. Но он, конечно не спал. И мне показалось, что все ею сказанное предназначалось ему. Я рулил и думал о том, сколь выбор того, о чем мы говорим, сам говорит о нас. Вот кинооператор – и вот выбранные им детали в рассказе о красных латышах. Ничего, как говорится, личного, только кинопленка… И – совершенно противоположное у жены математика. Как тихо, но категорически она пресекла даже намек на водевильную тональность, скользнувшую в разговоре о человеке, жившем лет сто пятьдесят назад…
То, что мои пассажиры никаким специальным образом не готовились к поездке, было ясно. Да и когда? Ведь накануне вечером еще никто из них не знал, что уже поутру будет на пути к Новгороду… Но сюжеты, оказалось, стоят вдоль этой дороги, как километровые столбы. И дорога с каждым из нас разговаривает. В том числе, понятно, и со мной.
Так часом раньше, лишь отъехав от Питера, мы миновали Колпино, где еще лет сорок после войны на едва заметном воинском кладбище стояла среди разросшихся кустов деревянная пирамидка военных лет с почти стершейся надписью «65 стрелковый полк, март 1942». Поставить свой отдельный камень военкомат не разрешал. Общий мемориал этого участка фронта позже учредили южнее, в Красном Бору. Наклонные мемориальные доски там стоят на железных ногах. Под досками растет трава. На одной из них имя моего отца.[27] Я не езжу в Красный Бор. Для меня он лежит в Колпине.
Но мы ведь, кажется, едем на отдых, в веселое летнее стойбище общих знакомых? Так почему сюжеты, незримо сопровождающие лишь начавшуюся нашу поездку, ей так контрастно не соответствуют?
Может быть, именно поэтому я не открыл рта и в давно проеханном нами Чудове, название которого впечатано в мою память рассказами бабушки, детские годы которой прошли именно в Чудове – после того, как подвергся высылке ее отец[28] и прабабушке Людмиле Николаевне стало не по средствам оставаться в Петербурге.
Часа через три мы миновали по окружной дороге Новгород. Это была половина пути. Жара не спадала, небо иногда затягивали облака, но дождь так и не пошел. Время замедлилось. Уже много километров мы ехали в хвосте длинного каравана большегрузных машин. Мои пассажиры, как сговорившись, замолчали.
Они
Сергей Михайлович Глинка, ст. лейтенант. Погиб 13 марта 1942 года.
Сергей Николаевич Кривенко, 1847–1907. Публицист-народник, в разные годы автор и один из редакторов журналов «Отечественные записки», «Народная воля», «Русское богатство», «Новое слово». Организатор так называемых культурных скитов под Туапсе. За свою журнальную деятельность подвергался суду, полутора годам заключения в Петропавловской крепости и высылке. Вместе с Н. К. Михайловским был мишенью критики Ленина в статье «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов». По свидетельству Елены Боннэр (Интернет, ее мемуары) – С. Н. Кривенко – крестный отец дяди академика Сахарова.
