и сквозь сон отзываться на сон,рядом парящий слезой на реснице
под заоконных теней перезвон
в старом оргáне глухой половицы.
Слушать как шепчется ночь за стеной
с днём за томительный час до рассвета…
Господи, это неужто со мной?
Что ж ты молчишь? И за что мне всё это?
«Ночь заныкает тайну заката…»
Ночь заныкает тайну заката
и задует свечу фонаря.
Облаков обгоревшая вата
канет в темень, судьбу костеря.
Выдох вдоху откроет калитку.
Вздрогнет воздух тревогой налит.
К помутневшему лунному слитку
тропки тянутся звёздных улит.
Верить поздно, надеяться рано,
Алладина зови, не зови.
И врачуется старая рана
только тихою лаской любви.
И пешком отправляться по водам,
и парить, взявшись за руки над.
Быть собой означает свободу
рук сплетенья, а прочее ад.
«Cидеть у моря, ждать погоды…»
Cидеть у моря, ждать погоды,
гадать наступит ли, когда,
перебирать по пальцам годы,
делить на годы и года,
чинить разбитое корыто,
латать пробоины души,
поверить, что всё шито-крыто,
пускать по водам голыши,
считать круги, не спать ночами,
морочить голову судьбе
и зябко поводя плечами,
играть на выстывшей трубе
в потёках горьковатой соли
отбою йодистому вслед,
и руки целовать Ассоли
в морщинках съёжившихся лет.
«Музыка осязаема. Крупицы солёной волны…»
Музыка осязаема. Крупицы солёной волны
неслышно шекочут щёки и нежатся на губах.
Слова в горьковатом йода запахе растворены.
Стрелы лучей замерли на времени тетивах.
Над океаном глубь. Под океаном высь.
А между, в толще воды отражаются наши следы.
Руки замерли словно к мыси прильнула мысь,
лишь пальцы перебирают озябших пальцев лады.
Спроси меня – кто она, я бы сказать не смог,
хоть режь меня на куски, хоть просто так убей.
Она умеет ходить по воде, не замочив ног.
И я умею… Но только взявшись за руки с ней.
«Прогорят дрова. Отшумит молва…»
Прогорят дрова. Отшумит молва.
Утекут меж пальцев и день, и год.
Отзвенит капéль. Прорастёт трава
и пожухнет. И жизнь в небеса уйдёт.
Улетит душа в занебесный лес,
на пенёк присядет у озерца.
Хорошо душе без земных телес.
Оседает пыль. Серебрится пыльца.
Отопьёт глоток из большого ковша.
А внизу быльё поросло быльём
и закат стекает в ночь, не спеша,
из вечерних вен кровяным ручьём.
Из небесной травки свернёт косячок,
заторчит слегка,
