Дорн.
– А то, что жаловаться надо было еще по весне, – покачала головой Ула и пошла по дорожке, озираясь и хмурясь. – Ох, и худо… да вовсе худо!
– Ну вилы ж! – хлопнул себя по штанам Шельма, расхохотался, добыл невесть откуда нож, подбросил и снова припрятал. – Во глаз! Вот же ж… Эх же ж ёж!
Не унявшись, Шельма присел, вскочил и снова хлопнул себя по бокам, то ли танцуя, то ли обманывая несуществующего врага и готовя удар. Вздохнул, чуть успокоился и занял место у конской морды. Почти смешно было смотреть, как крупный, хваткий детина впадает в детство, меняется – и, даже успокоившись, продолжает лучиться гордостью за травницу, которая умеет распознать самую тайную беду.
– Откуда взялось эдакое? – спросила Ула, останавливаясь у порога и с опаской рассматривая хмель, высаженный по весне и распространившийся на весь фасад, уже взметнувший курчавую весёлую зелень до конька крыши. – Откуда тут… такое?
– Лия прислала, – насторожился Дорн, тоже всматриваясь в хмель и пробуя найти в нем хоть самую малую странность.
Травница сокрушённо покачала головой, села на ступеньку крыльца и задумалась. Дорн прикрыл глаза, греясь на солнце и впервые с весны ощущая себя в парке относительно спокойно.
– Шель, – травница, наконец, выбрала решение, – а ведь сколько раз говорила я Голосу, что пора искать белого лекаря и править косточки?
– Дык…
– Вас из столицы княжьим указом не выставить, – вроде бы рассердилась Ула, даже заговорила громче. – Медуница в цвет идёт, солнышко играет, по лесу такой дух – не нарадуешься, а вы и не видите, и не чуете!
– Ну дык… – не понял Шельма, но сделал виноватый вид, просто на всякий случай.
Дорн краем глаза отметил: в комнате, за опущенной занавеской, качнулась едва приметная тень. Там упрёки Улы слушают. И там понимают, что такое радость и какой в лесу дух от медуницы…
– И клевер луговой, в два цвета, мягонький, молоденький, весь в сладеньких цветочках. Мой сыночек уж так любил его в книжные узоры вплетать. Даже в золото заглавных букв! – не унялась Ула. – А ты в городе сидишь! А разве то гоже? Ты, конечно, уродился тут и за ворота, пожалуй, не выходил ни разу. Тебе бы кого толкового в проводники, чтоб в лесу не заплутал и ног не сбил с непривычки, – спокойнее и напевнее стала рассуждать Ула. – Сезон-то каков, дожди вон, после укоса так и копятся. Туманы ночами пушатся, зелень кутают, и сами травяным духом пропитаны, и свежим сеном пахнут так… духмяно.
Штора качнулась, взволнованная движением. Дверь без скрипа приоткрылась, выпуская на порог Чиа.
– Матушка, вы не ругайте его, – прошептала Чиа, глядя мимо людей, в тот туман, что травница нарисовала, пообещала словами и вздохами. – Не надо ругать.
– Не ругаю, но скорехоньхо в путь собираю, – Ула улыбнулась, погладила
