его разговоры как шалости. Однако в действительности в них проявлялась работа детского, только формирующегося ума, который пока не умел выражать сложные идеи. Отчасти потому, что его органы чувств и сознание работали не так, как мои, он должен был не только понять смысл слов, но и научиться с моей помощью существовать в человеческом мире. В итоге между всем этими состояниями возникла ужасная путаница, связанная с попыткой найти единство, сделаться, по существу, триязычным в мире человеческих существ. Сколько мы друг друга знали, суждения Борна всегда отличались крайней неопределенностью, так что трудно было понять, что собственно он имеет в виду.
Много позже, осознав это, я множество раз прокручивала в памяти наши беседы, пытаясь перевести их в привычную мне систему координат. Но было уже слишком поздно. Они так и оставались тем, чем были. И означали только то, что означали. Я догадывалась, что многое запомнила неправильно, и это причиняло мне боль.
Предыдущей ночью, прежде чем мне отправиться на раскопки, Вик зашел меня проведать. В тот период наших отношений такие визиты стали чистой воды формальностью, совершавшейся из чувства долга. Борн тут же принял положение, которое позже сам он шутливо называл «режим истукана»: втягивал глаза, съеживался, ковылял в угол и там стоял, неподвижный и немой.
– Как ты? – спросил Вик, появившись в дверном проеме.
На его скулах залегли резкие тени, и я почувствовала, что ко мне приближается некая абстракция.
– Спасибо, хорошо, – ответила я.
– Завтра будет еще лучше.
– Ага, – согласно кивнула я, хотя вопроса он мне не задавал.
Вик постоял еще минуту, его глаза блестели, как осколки камней, делая его чужим и далеким. Я не хотела причинять ему боль, но меня, что называется, понесло. Он не должен был относиться к Борну столь категорично, вот в чем заключалась его вина. Поэтому я не стала больше ничего говорить. Постояв еще немного, Вик отступил обратно в коридор и, по всей вероятности, отправился засовывать себе в ухо мемо-жука.
Вик отступал в прошлое, а Борн – расцветал. Так все и шло в те дни, и одновременно менялась ситуация в городе: странности цвели и пахли, давно знакомые вещи – увядали. За то время, пока я была там в последний раз, главной силой города стала Морокунья. Она занимала теперь северо-западный район, начинавшийся примерно там, где заканчивалась юрисдикция Компании на южной окраине. Множащаяся армия клевретов помогала ей делать наркоту и защищать территорию от Морда и прочих. А у Вика были единственный бассейн, крепость Балконных Утесов и мусорщица, умевшая ставить ловушки и хранившая от него секреты, а также креатура неизвестного назначения, которую он мечтал изгнать.
Хуже всего было то, что открыто проявились последыши Морда, оказавшиеся еще кровожаднее своего прародителя. Они не ведали никаких законов и правил, даже естественной склонности спать по ночам. Перед их появлением Морд несколько дней пыхтел и сопел перед зданием Компании, как будто между ней и его последышами имелась какая-то связь. Под его сомнительным покровительством развалины Компании становились все более и более неустойчивыми и небезопасными. Морд то дрых перед
