на плечо мужу. – Ой, хохочу вот, а на сердце камень. Ведь такая далекая и трудная дорога.
– Да, – покачал головой Мельников и задумался. – Ну какой умный муж отпустит одну жену с детьми…
– Нет, Сережа, не говори так, – встревожилась Наташа. – Разве можно сидеть, когда остается тридцать семь дней до начала учебного года? Ни в коем случае. И вообще Володю надо увезти как можно скорей. У него снова температура. Я сегодня консультировалась у профессора. Советует не задерживаться. К осени болезнь может обостриться. Надо немедленно ехать.
Мельников развел руками:
– Какой разговор? Билеты на пароход в кармане, вещи упакованы.
– А зачем же ты злишь меня? – строго спросила Наташа. – Я и так устала от волнений.
Она помолчала, поправила упавшую на лоб прядку волос и, словно по секрету, сказала:
– Ты знаешь, Сережа, я ведь и за тебя волнуюсь, за твои тетради.
– Не веришь, что ли?
– Верю, потому и беспокоюсь. Ты столько работаешь, нервничаешь – и все один. Посоветоваться толком не с кем. А там, в Москве, редакции журналов, газет. Обратишься – помогут. Разве не правда?
– Рано о редакциях думать. – И, чтобы не возвращаться к этому разговору, предложил: – Пойдем спать.
Они тихо вошли в квартиру. Комнаты выглядели неуютно. На полу стояли чемоданы, ящики и туго перетянутые ремнями узлы. Дети спали на одной кровати, головками в разные стороны: Володя, смуглый, лобастый и черноволосый, как отец, лежал лицом кверху, разбросав руки в стороны, Людочка – свернувшись калачиком. Глаза ее были прикрыты светлыми кудряшками, губы чуть-чуть улыбались.
– Веселый сон снится, – шепотом сказал Мельников, осторожно поправляя сбитую в ноги простыню.
Наташа кивнула головой:
– Плывет, наверное. Весь день в пароходы играла.
Они уселись рядом на стульях и глядели на детей с таким вниманием, будто не видели их целый год.
Над бухтой поднималось солнце. Его лучи плавили длинную зубчатую косу, крабовой клешней уходящую в простор океана. Вся отгороженная косой вода отливала оранжевым блеском. В розоватой дымке покоились дальние сопки. Их крутые конусы, казалось, врезались в самое небо.
Океан понемногу начинал волноваться. Он, шипя, набегал на песчаные отмели, неторопливо лизал гладко отшлифованные скалы, с глуховатым клекотом бился о борта пароходов.
«Восток» стоял метрах в ста пятидесяти от берега. Его гигантское белое тело почти не покачивалось на волнах. Мельниковы сидели на верхней палубе. Дети были на руках у Сергея и наперебой расспрашивали обо всем, что видели в бухте.
Дочь не отрывала взгляда от чаек. Они кружились над самым пароходом, издавая плачущие гортанные звуки. Птицы садились на поручни, канаты и даже на палубу, не боясь близости людей.
– Папа! Папа! – что есть силы кричала девочка. – Гляди, какие смешные.
Володя хлопал в ладоши, и чайки улетали.
– Зачем ты их? –
