К ним он испытывал, если можно так выразиться, больше доверия, во всяком случае, он знал, чего от них ожидать. Конечно же, он всегда их избегал, не ожидая от них ничего хорошего. Но эти прилично одетые люди почему-то расположены были к нему миролюбиво и всякий раз норовили кинуть ему корочку хлеба в надежде на то, что он хотя бы подойдет к ней и понюхает её. Это было для него крайне подозрительно. Старый лис чувствовал обман, если не сказать больше, – угрозу своему существованию.
На сетке висела табличка. Люди смотрели на неё и чуть ли не по слогам читали слово «Нарвас». Чудное слово, незнакомое. Что оно обозначало, никто не знал, потому и читалось, должно быть, с трудом. Поначалу старый мудрый лис думал, что это так зовут табличку – «Нарвас». Он всё недоумевал, почему люди уделяли так много внимания этой серой невзрачной табличке. Это тоже было очень подозрительно. Они смотрели на неё так, как он совсем ещё недавно смотрел на курятник в ожидании того, что оттуда выскочит какая-нибудь очередная хохлатка. Но когда человек, охраняющий сетку, приносил пищу в алюминиевой кастрюльке, то, просовывая её в небольшое отверстие в вольере, обычно говорил лису: «Бери, Нарвас, ешь! Это вкусно». Это значило, что люди «посадили» его в эту «табличку» всем напоказ, что так теперь звали его, лиса.
«И поделом мне, старому дураку, – думалось ему. – Зазевавшийся петух! Табличка и он, лис, отныне одно понятие. Это позор!!! Распят, как та табличка на сетке».
То, что находилось в миске, действительно было вкусно, непривычно вкусно, но он так соскучился по небольшим мышкам-полёвкам, он так скучал по ним и вообще по всей своей прежней жизни, что временами по ночам тихо скулил, уткнувшись носом в соломенную подстилку. Ему негде даже было побегать и размять свои кости!
Солому приносили регулярно раз в неделю. За это он был благодарен человеку, охраняющему сетку. Это его руки выстилали ему днище будки и убирали старый свалявшийся слой. Солома напоминала ему его родной дом. Но разве он должен быть благодарен охраннику за собственное заточение? Здесь было что-то неправильное, уродливое в понимании слова «благодарность». Охранник, словно чувствуя его настроение, говорил ему: «Ничего, старина, не поделаешь! Мы теперь с тобой на работе. Мне за твоё присутствие деньги платят, да и ты, как видишь, ухоженный теперь и сытый. Вареной курочкой, вишь, пригощаю. Ты теперь здесь достопримечательность!»
«…Ухоженный и сытый… Теперь… Ухоженный теперь и сытый…» Как будто раньше было по-другому. Откуда им знать, как было у него раньше? Если не так, как у них, людей, не по их правилам, значит, уже «никак».
Такова, оказывается, была цена за свободу: жить по правилам людей. По вечерам, когда его никто не тревожил, он ноздрями тянул в себя запах сена. И тогда перед ним всплывали картины его безмятежной жизни. И вспоминалось ему вот что.
«…Чик, малыш, ну кто так подкрадывается к фазану? Надо подходить к нему со стороны ветра, чтобы он запах не учуял. Нет, конечно, я понимаю: есть готовое мясо гораздо приятней,
