вы его назвали, синьор Лащинский? Разве капитан Темпеста выказал такую трусость, что вы его так…
– Те-те-те, да, будет вам ломаться! Неужели вы воображаете, что я так глуп, что не могу отличить женщины от мужчины, как бы хорошо она ни переоделась и ни храбрилась?..
– Не знаю, на чем вы основываете выше странное убеждение, будто капитан Темпеста – женщина, – спокойно перебил болтливого поляка синьор Перпиньяно. – Что касается меня, то я всегда считал, считаю и буду считать его за того, за кого он себя выдает и действительность чего подтвердил делом… К тому же неизвестно еще, жив ли он, а о мертвых вообще судачить не следует.
– Ах, какой вы упрямый, молодой человек! – с насильственным смехом сказал поляк. – Ну, не будем ссориться. Мне бы хотелось сохранить нашу прежнюю дружбу, поэтому прямо и спрашиваю вас: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, синьор Перпиньяно?
– Положим, я к вам особенной дружбы не питал, синьор Лащинский. Но, разумеется, лучше дурной мир, чем хорошая ссора… В настоящую минуту я ровно ничего от вас не прошу, кроме возможности свободно идти своей дорогой.
– Идите, я вам не препятствую, но предупреждаю, что если попадетесь в руки туркам, то до восхода солнца можете очутиться на колу.
– Постараюсь не попасться.
– А если они вас все-таки поймают, не забудьте, что меня зовут Юсуфом Гаммада, и что я могу помочь вам выпутаться из беды.
– Благодарю. Не забуду.
– Ну, так скатертью вам дорога, лейтенант. Услышав по звуку шагов, что Лащинский отправился в противоположную сторону, Перпиньяно поспешно повернул назад, юркнул в темный проход между двумя кучами развалин и притаился там.
«Наверное, этот Польский Медведь захочет выследить меня, – пробормотал он. – Человек, изменивший своей религии ради спасения жизни, на все способен. Притом, кажется, он что-то имеет против герцогини. С ним нужно действовать очень осторожно».
Действительно, едва молодой венецианец успел высказать про себя это соображение, как услышал шаги возвращающегося Лащинского, а вскоре заметил в темноте и его фигуру. Поляк старался идти как можно тише, но его выдавал хруст мусора под его ногами. Миновав место, где спрятался Перпиньяно, он через несколько десятков шагов свернул в переулок, вероятно, предполагая, что его бывший сотоварищ направился туда.
«Вот и отлично! – подумал Перпиньяно. – Пусть он там ищет меня, сколько ему угодно, я же за это время успею сделать, что мне нужно».
И он поспешно юркнул в другой темный проход тут же поблизости, где, пользуясь слабым мерцанием звезд, отыскал нагромождение балок и досок, за которыми скрывался вход в яму, служившую когда-то погребом. Прислушиваясь в окружающей тишине и убедившись, что поблизости нет ничего подозрительного, он три раза прокричал по-совиному, потом осторожно позвал:
– Дедушка Стаке! А дедушка Стаке!
Вслед за тем приподнялась дверь в яму, и тихий, хрипловатый голос проговорил:
