ья и стала биться в тесной квартирке.
«Воздух здесь не хрустален, атмосфера не праздничная и простора нет, – взмолилась Пьеса, – а мне летать охота на глазах у чуткого и благодарного Зрителя!»
Ну, что же прикажете с Ней делать? Смотреть, как погибает от тоски? Зверь я что ли? Нет, нет, я – кто угодно, но не душитель прекрасных порывов.
Взял я свою любимую, такую тоненькую и трепетную, на руки и сам понес чужим людям. Понес в Театр, туда, куда и устремлялась моя молоденькая и наивная Пьеса.
О, Театр! Знаете ли Вы, что такое Театр? Вы знаете. А Вы? Нет?
Не знали в то время Театр ни моя Пьеса, ни я, Её Автор…
Не знали и тряслись от страха! Как там примут нас? И примут ли вообще? А может быть и в двери не пустят?
Но, о чудо, впустили, вполне любезно встретили, и даже сопроводили сразу к режиссеру.
– Ирьин – улыбаясь, представился пожилой, худощавый мужчина.
– А я – Автор…
– А я, знаете, как-то догадался… сразу. Ой, что это у вас… красивая какая!
Я, друзья мои, надо пояснить, приодел Пьесу свою. Купил Ей красивый такой, как это сейчас говорят… а, «прикид». Ну, в самом деле, на люди собрался вести, не неприкрытую же, белую… Эдак и замарать могут. Нет, облачил в яркий, голубенький с красными полосками… э… как это… «прикидон»? Тьфу, ну и словцо! Нет, облачил я Её в яркий наряд!
И режиссер тоже «восторгнулся»… и, вот неожиданность, сразу хвать за Пьесу.
«Ну, ты брат, какой бесцеремонный! Даже руки не помыл!» – думал я и не отпускал свою «кровиночку».
Так и тянули: дядька к себе, но и Автор не сдавался…
Покраснел от усилия режиссер и прокряхтел:
– Да не бойтесь вы, столько их уже через меня прошло…
«Вот этого и боюсь больше всего! Пьеска совсем хрупкая, а этот… Ишь, ручищи какие большущие, загребущие!» – думал я. Но постепенно успокоился, пригляделся. Нет, конечно, на маньяка или соблазнителя опереточного Ирьин не походил. Наоборот, в целом вид у него был благообразный и даже одет был не в смирительную рубашку. Но ситуация была знакомая. Да, была и раньше у меня томительная минута принятия сложного решения: «Отдавать или нет?»…
…Отдавали ли Вы свою дочурку единственную замуж.. Тьфу! Слово-то какое, люди, вчитайтесь, не бойтесь правде в глаза посмотреть. «За… муж…» «За мужика» грязного, значит!
Я её растил, холил, берег… Чистую такую, прекрасную… И вдруг… и как снег на голову… и как удар мне по материнскому, тьфу, отцовскому месту… тьфу, чувству… является ОН… Как черт является и собирается уволочь безгрешную девичью душу!
И заметьте, все знают, зачем он явился, этот… Знают, но молчат!
И я промолчал, и я отдал кровиночку свою…
Сейчас уже пятнадцать лет они прожили, дети бегают, внуки мои…
Прочитал сам себя сейчас… Я ли это написал? Это же одержимый какой-то, хозяин рабыни, собственник любимой Вещи написал! Господи, пусть у семейства дочурки будет всё хорошо, жизни своей не жалко для этого…
…Ну-с, успокоимся и продолжим. Отдал я Пьесу свою Ирьину! Отдал… Это же неизбежность. Ей же дальше надо жить. А жизнь Пьесы – это переход к другим людям. Автор родил – спасибо. Но жизнь Пьесы с Автором – это… как бы точнее… это… это «инцест»! Да, по другому не скажешь… Это извращение движения и развития искусства…
Ну, короче говоря, вздохнул тогда я, и отдал. Ирьин сразу свернул Пьесу в трубочку (как Душу мою завернул! Аж, больно стало! По листочку писалось, каждая буковка выверена… А он – так небрежно!).
Ах, друзья, плохо мне вдруг тогда сделалось. Как-то нехорошо и злобно на душе. Он сворачивает Пьесу, а я зверею… Чуть не бросился отнимать, да режиссер немного успокоил:
– Прямо сегодня и прочитаю. Затем подумаю с недельку, и с вами свяжутся…
Шел я домой, а ноги обратно за Пьесой несли. Как до квартиры добрался? Смутно помню. Но помню точно, что всю ночь не спал, а бегал по комнате и переживал: «Что же там, с Пьесой моей, мужик этот делает?»
Утром я не выдержал и позвонил в Театр. И знал, что рано… И знал, что глупо и малодушно поступаю… Но все ж позвонил и попросил позвать режиссера.
Не поверите, но Ирьин сразу трубку взял и… И просто огорошил меня:
– Не понял… Не понял, как здесь, в нашей глуши, такое шекспировское напряжение родилось! Уже и ведущий актер Чугунов посмотрел и сказал сразу: «Я – это „Он“ в Пьесе!» А я уже вижу, как это все заживет в пространстве нашей сцены. Да – это Пьеса для нашего
