решение, сразу вызывающее в памяти изображение места убийства в стандартном детективном фильме.
Прекрасный памятник Пушкину на Приморском бульваре (без его осмотра не обходится ни одна хрестоматийная экскурсия в Одессе[105]) можно рассматривать как фонтан: изо ртов четырёх весьма условных дельфинов, расположенных по углам постамента, льётся вода в четыре чугунные чаши[106], чтобы из них перелиться в прямоугольный бассейн вокруг памятника (кстати, мы не помним ни одного ремонта водопроводных труб, расположенных внутри памятника: надёжно сделано). Так что мы имеем фонтан Пушкина, из-за чего пришлось сделать и второй – стандартный – памятник у его дома на Пушкинской (Итальянской), № 13[107].
В советское время при осмотре памятника Пушкину непременно рассказывали, как его специально развернули спиной к Городской думе в знак недовольства неучастием Городской думы в финансировании сооружения памятника. Полная чушь. Во-первых, памятник логично смотрит на аллею Приморского бульвара. Во-вторых, в момент сооружения в здании за спиной памятника была не Дума, а Городская биржа. Дума, кстати, была в одном из полуциркульных домов около памятника Ришелье, так что наш задумчивый Пушкин смотрел как раз на гласных Городской думы. В третьих, сбор средств дал меньше половины сметы памятника-фонтана, и Дума таки дала необходимые для завершения строительства деньги. Так что «не читайте за едой советские газеты».
От мемориальной доски Мицкевича переходим на нечётную сторону Дерибасовской, чтобы по Красному переулку дойти до дома, где останавливался Иван Яковлевич Франко (1856–09–27 – 1916–05–28). У нас в недалёкой перспективе памятники Адаму Мицкевичу и Ивану Франко; оба стоят на Александровском проспекте. Так что логично посмотреть на дом, где Франко жил в Одессе.
Пока ещё пару слов про переводы. Конечно, чем масштабнее поэт, тем сложнее его перевести на другой язык: поговорка «переводы – как женщины – либо некрасивы, либо неверны» в прозе работает не всегда, но в поэзии оправдывается почти без исключений Если переводчик – сам крупный поэт – проблема ещё больше. Вот Дмитрий Быков берёт все интервью без диктофона. Память у него феноменальная, что говорить. Но почитайте три тома «И все-все-все» (включая и интервью с Анатолием): нельзя сказать, что Быков интервьюирует самого себя, но, воспроизводя беседы по памяти, он – вольно или невольно – шлифует речь собеседника под свой стиль.
С другой стороны, великие переводы делают творчество автора в другой языковой среде живым и современным. Точно знаем (дочь Владимира в Торонто общалась с учениками High School, то есть по-нашему – старших классов средней школы), что Мольера и Шекспира в оригинале сейчас воспринимают намного хуже, чем мы с невероятным богатством переводов на современный русский язык[108].
Добавим тут же, что проблемы с цензурой, вынуждавшие наших перворазрядных – а то и великих – литераторов десятилетиями заниматься переводами, для нас обернулись
Книга 1, стр. 32–33.
Чаши изготовлены и подарены еврейским обществом «Труд». Его руководитель Меир Янкелевич Дизенгоф впоследствии стал первым мэром Тель-Авива. Мы увидим здания этого общества во второй части экскурсии.
Книга 1, стр. 16.
Не страдает от многовековых изменений языка разве что Израиль. Там школьники спокойно читают ивритскую часть кумранских рукописей, созданных с 250-го года до нашей эры по 68-й год нашей эры. О чуде возрождения иврита мы ещё расскажем в связи с Хаимом Нахманом Ицхок-Иосефовичем Бяликом. Но кто знает, как изменится этот язык в грядущие века существования страны и народа?
