впивался в него указательным пальцем и начинал его расчесывать. Назло, назло ей – старой дуре.
– Папа, ну вы совсем сказились, – Зофья Сергеевна поводила плечами, – себе же хуже делаете.
– Нет, тебе! Тебе! – звучало в ответ.
– Ну и чем же вы мне хуже делаете? – сама не понимая, зачем вступает в этот бессмысленный разговор, произносила Кауфман.
– А тем, что, когда я ослепну, ты должна будешь лучше ко мне относиться!
Это звучало до такой степени добропобедно, что Куриный бог даже на какое-то мгновение отдирал ладонь от лица, являя дочери свекольного цвета глазницу, рассмотреть в которой собственно глаз уже не представлялось возможным.
– А я к вам, папа, плохо отношусь?
– Да, ты ко мне плохо относишься! Ужасно относишься! Откуда у меня борода взялась?
– Папа, вы не ослепнете, а если и ослепнете, то только на один правый глаз, который вы трете.
– Вот сука, а ты и рада! Давай, брей мне бороду! – Турцев падал на подушку лицом вниз и принимался тяжело, фистульно дышать сквозь щеки.
Щеки трепетали, как сохнущее на ветру белье.
«Все белье зассал, старый идиот, надоел», – Зофья Сергеевна выходила из комнаты и с силой захлопывала за собой дверь.
Дверь как вариант смысловой отбивки, как возможность отделить сон от яви, безбытное от реального.
– Значит, получается, что даже и хорошо, что он умер, – подводила итог услышанному Зоя Зерцалова.
– Получается, что так… – Зофья Сергеевна решалась на этот вывод не сразу, но после некоторой паузы.
Считала про себя до десяти?
Выковыривала из зубов куски пластового мармелада?
Отстраненно изучала собственные ногти на левой руке?
Чувствовала некоторую внутреннюю тошноту и прислушалась к себе?
Или представляла Турцева в совершенно ином обличии – был светел, молод, как когда-то, очень давно, когда выступал за футбольную команду завода Михельсона, когда напрягал крепкие узловатые мышцы на ногах и чувствовал толчкообразное движение крови внутри собственной головы, когда совершенно не боялся утреннего пронизывающего холода, когда на спор поднимал зубами с земли полный граненый стакан водки, одним духом выпивал его и выходил на поле. Попробовать мяч.
Уже в конце чаепития Зоя начинала рассказывать о пациентах института, о тех самых лопоухих людях с круглыми, как футбольный мяч, головами.
– А что было с ними потом, уже после того, как они сдавали анализы и получали направления на прохождение того или иного исследования?
– По-всякому бывало. Кого выписывали. Кого оставляли в стационаре. А вот, например, Приоров Василий Пантелеймонович – герой Гражданской войны, комдив, орденоносец. В тридцать седьмом по ложному обвинению он был арестован, но вскоре освобожден, служил в Забайкальском военном округе, там заболел и
