ведь легче верблюду пройти сквозь игольное ушко…
Ещё одна цитата из санитарно-гигиенической рецензии: «Рассказ Е.Парусовой – прекрасный пример того, как не надо писать». Arena sine calce.
«Нет, не надо мне больше пытаться, – думает Катя. – Этот санитар леса, то есть литературы, он же известный критик, а что сам не состоялся ни в прозе, ни в жизни, – так это неважно! Мне нельзя писать, от моих рассказов людям никак. Потому что меня – нет. А значит, Карфаген должен быть разрушен».
Была и другая рецензия. Лицо её сочинительницы – белёсой щепки с острыми, как стекольные осколки, глазами – Катя совсем недавно видела в газете, вполне символически брошенной в урну. Вначале Катя собиралась вытащить газету, но потом побрезговала, и прочла лишь ту часть интервью со щепкой, которая была видна. Прочла, склонившись над урной, – оттуда сочинительница хвалилась своими произведениями и цитировала незнакомых Кате людей: они уверенно обещали щепке скорую славу лучшего писателя России.
Катин рассказ будущая слава России распинала в своей рецензии, как хулиган – беззащитного щенка, привязанного к дереву. Такого щенка маленькая Катя пыталась выходить в детстве, но он всё равно умер. Да и рассказ, можно сказать, тоже скончался: не вынес побоев.
«Языка у Парусовой, конечно, не отнимешь, – сетовала щепка в последнем абзаце, – но этого мало для того, чтобы речь могла идти о настоящей прозе». Катя поёжилась – представила, как щепка отнимает у неё язык.
И так – пусть с языком (и даже с языками, как говорили знакомые подруг и подруги знакомых), но уже без всяких героических планов – Ека Парусинская вернулась в родной город, оставив в Москве диплом об успешном окончании литературных курсов. Научить писательскому ремеслу невозможно: этот дар или выдают сразу, или забывают вложить при рождении. Так Еке однажды забыли вложить шоколадку в новогодний мешочек, и она ушла с той ёлки самым несчастным в мире ребёнком.
Вечером своего возвращения Ека включила телевизор и не выключала его две недели подряд – только ночью волшебный ящик отдыхал. Ека просыпалась рано и смотрела всё подряд. Она гадала на телевизоре, как её прабабка в старину – на книгах. Прабабка открывала наугад страницу и читала случайные строки с трепещущим сердцем, а Ека включала разные программы, не глядя на пульт. И примеряла к себе разные профессии вместе со спецодеждой и арго. Представляла, как поёт на сцене, демонстрируя всей стране свои пломбы. Как играет в теннис, оргастически вскрикивая во время подачи. Как беззастенчиво стендапится на фоне Стены Плача. Как оглашает новости, надевая скорбное лицо.
Новости, которые попадались Еке, всегда были плохими, а все телевизионные люди были чем-то похожи друг на друга – будто бы их спустили с одного конвейера. Будто бы некий телебог создал talking heads по своему образу и подобию.
Я тоже так смогу, поняла Ека, случайным подбором кнопок вызвав из вечерней пустоты кулинарное шоу «Гениальная Кухня».
Кулинарное
