он остался Мишей, только начинающим свой путь в гору, на советский Парнас. Его первый лирический сборник назывался красиво – «Ливень». Чуткие провинциальные барышни трепетали при знакомстве. Поэт с настоящей книгой – это вау! Миша имел кучу поклонниц по переписке, но офлайн ухлестывал за Галей.
Весь такой военный корреспондент, он являлся в общежитие пединститута, чтобы умыкнуть ее из круга подруг. Когда поэт входил, обжигая присутствующих взглядом больших глаз из-под выпуклого лба, девушки замирали, как участники спиритического сеанса, удачно вызвавшие духа. Не снимая шинели, он садился за стол и звенящим голосом читал:
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».
Слушательницы волновались, а завистливый белобилетник Максимов, единственная мужская особь на курсе, называл этот голос «перепихонской трубой».
Тайно влюбленный в Галю, он язвительно осуждал ее увлечение Мишей. Мол, погоди, еще завалит тебя мусором стихов.
Так и случилось. Много лет сочинения поэта стыдливо прятались во втором ряду шкафа бабушкиной библиотеки. Там же, от греха подальше, стоял Иван Денисович, за одним днем которого отправившись я нечаянно встретил сиреневую книжку ивановского классика с дарственной надписью «Галочке – Музе». Забыл, как назывался сборник. Помню, что ржал над ним глумливо, как гуннский конь, и спровоцировал музу на признание. История, конечно, была с купюрами. Адаптация для детей и юношества. Но суть я уловил. Романа не вышло из-за шинели.
Откровение накрыло Галину в жестком вагоне поезда Иваново – Москва.
Представим себе этот жесткий вагон: тяжелый дух табака и сала, пространство, заполненное острыми углами чемоданов, локтей, колен. Миша и Галя в обнимку примостились на боковой полке. Он едет в командировку, она к родственникам, ускользнув из-под опеки строгой матери, директора школы с наганом на поясе, как всегда носят коммунисты в тяжелое время.
Поезд движется нудно и трудно, с частыми остановками. Фронт уходит на Запад, но люфтваффе еще хулиганит, поэтому окна вагона светозамаскированы тряпками. Темнота, в которой совершается путешествие, – это фигура умолчания о том, чем заняты наши герои.
Поэт снимает шинель: ложись, ты устала. Его спутница с наслаждением вытягивается на нежной, как шелк, изнанке. Вагон качает. Очень приятно скользить вот так, на спине, в темноте, забывая о времени и о себе. Но что-то томит и смущает, почему-то кажется странной прохладная обволакивающая нежность. Думай-думай, стучат колеса, чувства – шелк, мысль – сталь. Думай-думай. Стоп! Поезд резко тормозит. Что-то случилось. На железной дороге во время войны постоянно что-то случается. Резкое торможение приводит к падению людей и вещей с первых, вторых и третьих полок.
Внезапно очутившись на полу, покрытом некультурным слоем окурков, Галя осознает причину своей тревоги. Изнанка
