и лежала его курительная трубка.
«О чем мы вчера говорили»? – подумал Семен, потирая переносицу, и, вспомнив, кивнул. – Да, мы говорили о том, что в этом гребаном мире я ничем не отличаюсь от обычного дерьма».
Докурив, он собрался и пошел на работу. К своему месту на конвейере. В ежедневную будничную рутину, к которой привыкаешь и к которой невозможно привыкнуть. И по дороге на работу, и во время врачебного обхода, и в ординаторской за чашкой кофе в пустом разговоре с коллегами, Семен продолжал вспоминать свой разговор с отцом.
– Семен Михайлович, – сказала, заглянувшая в дверь ординаторской Катя, – через пять минут подходите. У нас сегодня, как обычно, полная палата.
– Иду, – кивнул он, и, встав со стула, внезапно понял, что он хочет сделать.
Он быстрым шагом дошел до абортной палаты и решительно вошел в неё. Сел на стул и посмотрел (наверное, впервые за свою трудовую жизнь) на лица тех женщин, которые были для него бездушными субстратами на ленте конвейера. Он смотрел в глаза пациенток, смотрящие на него с разными чувствами – от немого ужаса до равнодушного ожидания, и, периодически потирая переносицу, стал говорить:
– Всегда мечтал об одиночестве. Никто не мешает делать то, что я хочу, никто не лезет с советами. Предоставлен сам себе и думаешь только за себя. И никогда у меня этого не было – всю жизнь рядом со мной родители. Шумная мама, которая любила руководить, и спокойный отец, который любил меня. Все время говорили мне: веди себя хорошо, кушай то, а не это, не проказничай, учись на отлично, чтобы потом без проблем поступить в институт и получить высшее образование, тебе надо жениться и детей заводить. Обычно это мама мне говорила, а отец поддерживал её. Наставляли и указывали. Как я это ненавидел. Злился и ругался с ними. Говорил, что уже взрослый, и что не надо мне указывать. Закрывался в своей комнате и делал всё наперекор, даже если это было мне во вред.
Семен помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:
– Мама умерла год назад, и через полгода умер отец. И вокруг меня вдруг образовалась та самая желанная пустота, о которой я мечтал. Одиночество, которого я так жаждал. Звонкая тишина, когда прихожу домой. Бесцельное времяпрепровождение, чтобы дожить до утра, которое уже ненавидишь. Водка, которой пытаешься залить лезущие из глубин сознания мысли. Пустые стены, о которые хочется разбить голову. Альбомы со старыми фотографиями, в которых находишь успокоение. Одиночество – это кошмар, от которого я не могу избавиться.
И, снова помолчав, Семен продолжил свои размышления:
– Плод в утробе матери также нестерпимо и необратимо одинок, как только понимает, что не нужен единственному родному для него существу. Когда понимает, что мать хочет избавиться от него. Когда ощущает или ненависть к себе, или тупое равнодушие. Кошмар ожидания смерти еще не рожденной жизни без какого-либо шанса что-то изменить. Теплое вместилище матки становится тесной камерой, из которой невозможно выбраться. И никто не слышит его крика, когда приходит неминуемая смерть, и никто не чувствует
