не будя его, и предложил Мари укрыться вместе с ним под его плащом, так как девушке не хотелось раскутывать малыша, которого она завернула в свой.
Ощутив прикосновение ее тела, Жермен, который немного уже было отвлекся и развеселился, снова стал терять голову. Два или три раза он вдруг бросал ее и шел один. Потом, видя, что ей трудно поспевать за ним, он останавливался и ждал, а потом так стремительно притягивал ее к себе и так плотно прижимал, что девушка поражалась и даже сердилась, но не говорила ни слова.
Так как ни тот, ни другая не могли определить, с какой стороны они пришли, они не знали также, в каком направлении они идут теперь. Поэтому получилось так, что они обошли еще раз весь лес, снова очутились перед вересковой рощей, вернулись на прежнее место и после долгих блужданий увидели за деревьями свет.
– Ну вот и дом! – вскричал Жермен. – И, видать, люди уже проснулись, огонь горит. Стало быть, уже утро!
Но он ошибся: это был всего-навсего костер, тот самый, который они засыпали, уходя, и который разгорелся от ветра…
Пробродив добрых два часа, они вернулись на прежнее место.
– Хватит, к черту все! – вскричал Жермен, топнув ногой. – Дело ясное, нас околдовали, и выберемся мы отсюда, только когда совсем рассветет. Тут, видно, нечистая сила водится.
– Ну полноте, не будем сердиться, – успокаивала его Мари, – давайте лучше подумаем, что нам делать. Разведем костер побольше; Пьер у нас хорошо укутан и не простудится, и оттого, что мы проведем ночь под открытым небом, с нами ничего не случится. Куда вы дели седло, Жермен? В самый терновник упрятали? Нечего сказать, умно! Очень будет удобно оттуда его доставать!
– Подержи пока малыша, а я вытащу его постель из кустов; я не хочу, чтобы ты руки себе исколола…
– Все уже готово, вот постель, а колючки не такие уж страшные, это ведь не иголки, – даже не поморщившись, сказала девушка.
Она снова стала укладывать Пьера, который на этот раз так крепко уснул, что вообще не заметил совершенного ими перехода. Жермен подбросил в костер большую охапку хвороста, и отблески пламени озарили весь лес вокруг. Но силы маленькой Мари совсем иссякли, и хоть она и ни на что не жаловалась, она еле стояла на ногах. Девушка побледнела и вся дрожала от холода и изнеможения, зубы у нее стучали. Жермен обнял ее, чтобы немного согреть; беспокойство за нее, сочувствие и порывы неодолимой нежности, исходившей из сердца, взяли верх над грубой чувственностью. Как по мановению волшебного жезла, язык его развязался; от смущения не осталось и следа.
– Мари, – сказал он, – ты мне нравишься, и меня очень печалит, что я не нравлюсь тебе. Знай, что захоти ты только пойти за меня, никакой тесть, никакие родные, никакие соседи, ничьи советы не могут мне помешать на тебе жениться. Детям моим ты принесла бы счастье, научила бы их чтить память матери, совесть моя была бы спокойна, а сердце радовалось. Мне всегда было приятно глядеть
