чество будет долгим и плодотворным.
Избранная луной
1
Заливистый женский смех звенел под сводами теплой опрятной норки.
– Ох, Мари! Разве это иллюстрация к мифу, который я тебе только что рассказала?
В одной руке мать Мари держала листок самодельной бумаги, другой, давясь от смеха, прикрывала рот.
– Мама, твое дело рассказывать истории, а мое – картинки рисовать. Ведь таковы правила игры? Нашей любимой игры!
– Да, – кивнула Леда, сделав серьезную мину. – Я-то рассказываю, а вот ты рисуешь, как тебе померещится.
– Ну и что за беда? – Мари встала рядом с матерью и тоже вгляделась в готовый набросок. – Я так вижу историю Нарцисса и Эхо.
– Мари, твой Нарцисс на глазах превращается в цветок, причем довольно неуклюже. Одна рука уже стала листом, другая – рука как рука. То же самое с его… – женщина подавила смешок, – м-м-м… некоторыми другими частями тела. Вдобавок усы и дурацкое выражение лица. Однако надо признать, у тебя удивительный дар: даже нелепый полуюноша-полуцветок, и тот вышел как живой. – Леда указала на призрачную нимфу, следившую за превращением Нарцисса с выражением скуки и недовольства. – А Эхо у тебя… будто ее… – мать запнулась, подыскивая слова.
– Тошнит от Нарцисса и его самолюбования? – подсказала Мари.
Леда, оставив менторский тон, от души рассмеялась:
– Да, именно такой она у тебя вышла, только рассказ мой был совсем не о том.
– Вот что, Леда. – Мари, назвав мать по имени, вскинула брови. – Выслушала я твою историю и решила, что концовка явно смазана.
– Концовка? Смазана? Да неужели! – мать легонько толкнула дочь плечом. – И перестань называть меня Ледой.
– Но Леда, это же твое имя!
– Кому Леда, а кому и матушка.
– Матушка? Вот как? Очень…
– Почтительно и общепринято. – Пришел черед Леды подсказывать.
– Нет, скорее, нудно и старомодно. – Мари заранее знала, как парирует собеседница, и глаза ее заблестели в предвкушении.
– Нудно и старомодно? Это меня ты только что назвала нудной и старомодной?
– Что? Я? Да чтобы я назвала тебя так? Да ни за что, мама, да никогда! – дочь рассмеялась и подняла руки, признав поражение.
– То-то же! «Мама» – совсем другое дело, не то что «Леда»!
Мари улыбнулась:
– Мам, этот спор у нас не умолкает уже восемнадцать зим.
– Мари, девочка моя, на самом деле поменьше – лопотать-то ты начала, к счастью, не с рождения! Все-таки выпала мне отсрочка в пару зим!
– Мама! Ты же сама поощряла меня говорить, едва я встретила вторую зиму! – притворно удивилась Мари и, взяв обугленную палочку – свой любимый угольный карандаш, потянулась за рисунком.
– Да, но ведь и я не образец совершенства! Я была всего лишь юной мамой и старалась как умела, – произнесла Леда со вздохом и вернула дочери листок.
– Совсем-совсем юной? – переспросила та, что-то бегло набрасывая и заслоняя рукой плоды доработки от Лединых глаз.
– Совершенно верно, Мари, – подтвердила Леда, пытаясь подсмотреть. – Я была на одну зиму моложе тебя, когда встретила твоего замечательного отца и… – женщина умолкла и неодобрительно глянула на Мари, не сдержавшую смешок.
– Готово. – Дочь протянула рисунок Леде.
– Мари, у него глаза косые, – заметила та.
– Судя по твоему рассказу, звезд он с неба не хватал, вот я и изобразила его дурачком.
– Ох, не говори!
Мать и дочь посмотрели друг на друга и снова залились смехом.
Леда вытерла слезы и порывисто обняла дочь.
– Беру свои слова назад. Мой вердикт: твой рисунок – само совершенство!
– Спасибо, матушка!
В глазах у Мари заплясали огоньки. Она взяла чистый лист бумаги и занесла над ним угольный карандаш. Мари любила древние предания, которыми, сколько она себя помнила, делилась с ней Леда. Мать, сдабривая их мудрыми наблюдениями, рассказывала о приключениях, любви и потерях столь же искусно, как мастерицы из Клана плетельщиков плели корзины, ткали материю и ковры для обмена на продукцию Кланов рыболовов, мукомолов и плотников.
– Расскажи еще что-нибудь! Всего одну историю, ну пожалуйста! Ты так чудесно рассказываешь.
– Лестью историю из меня не вытянешь. А вот корзинка первой черники, пожалуй,
