как доска. Одну ногу он поджал к диванному низу, а другую выставил вперёд. Положив котелок на подлокотник, а обе руки на набалдашник трости, он стал смотреть немигающими глазами прямо перед собой, будто с него срисовывали портрет.
– Так и будешь сидеть в пальто и перчатках, упершись палкой в пол? – девушка невольно улыбнулась. – Тебе не жарко, может, окно открыть? Или это намёк на то, что уже уходить собрался?
Улит молча вскочил, смущённо улыбнулся и стянул перчатки. Небрежно, комками, рассовал их по карманам пальто, которое вместе с котелком и тростью отдал Шафтит, а та повесила одежду в шкаф.
– Чаю хочешь? – предложила она.
– Да… если есть, – сказал Улит и сел на диван.
– Нет, чаю у меня нет, – снова не выдержала Шафтит и хихикнула. – Я спросила просто так. Я вот тоже хочу, а нет. Зато теперь есть общая тема для разговора. Знаешь, Улит, когда очень хочется чаю, а его нет, о нём можно говорить бесконечно.
И без того сконфуженный Улит, услышав о чайных грёзах Шафтит, окончательно лишился чувства юмора, которое у него и так было развито односторонне: свои шутки он всегда считал остроумными, а чужие глупыми. Сын известного писателя вскочил с дивана с неестественной быстротой.
– Как же неловко получилось… Шафтит, да я сейчас в магазин сбегаю! – сбивчиво залопотал Улит, позабыв, что отдал остатки денег Веруму. – Сколько купить чаю? Три пачки? Пять, десять? Если не хватит, я завтра ещё куплю! Я каждый день могу чай приносить. Ты будешь носить обеды днём, а я буду носить вечером чай!
– Улит, ты ненормальный! – Шафтит уже не хихикала, она звонко хохотала. – Ты какой-то весь напряженный. Так и хочется немного поиздеваться над тобой. Есть у меня чай, есть. Сейчас принесу… Любопытно было бы побывать на твоей планете, – сказала она уже с кухни.
– Э… хе-хе, сме-ешно-о… – деланно рассмеялся Улит, осматриваясь. – У тебя подсвечники есть. И свечки в них горят. Ароматы распространяют. Красиво…
– Есть, да, – ответила Шафтит, набирая воду в чайник и ставя его на плиту. – Только чего ты в них красивого увидел? Обычные свечи и подсвечники, куплены в мелочной лавке. А ты ведь говорил, что прекрасное в магазинах продаваться не может.
– Ну… просто… – замялся Улит, который, признаться, и сам толком не знал, чего красивого в толстых коричневых свечах, и сделал комплимент ради комплимента, совершенно не заботясь о смысле. – А почему мясоходы сделаны с двумя рогами, они ведь однорогие?
– Теперь однорогие. Раньше были и с двумя рогами, но они вымерли тысячекружья назад и теперь считаются символом здоровья и вечности. Правый рог – здоровье, левый – вечность.
– А однорогие символом чего считаются?
– Не знаю… Может, символом еды?
Улит чувствовал, ещё немного, и он покроется потом от своей неуемной робости. Да что такое с ним происходит? Как странно влияет на него эта муслинка. А ведь даже не землянка, а муслинка… Сдались ему мясоходы-символы, не за ними он пришёл
