насколько это неотъемлемо от священнической практики.
Но и философы, как только они, лелея священнические задние мысли, вознамериваются посягнуть на руководство людьми, тотчас же присваивают себе право на ложь: Платон раньше всех. Самая великолепная из них – это двойная ложь, разработанная типично арийскими философами веданты: две системы, противоречащие друг другу во всех главных постулатах, но – в воспитательных целях, – взаимозаменяющие и дополняющие друг друга. Ложь одной должна создать предпосылки для того, чтобы истину другой вообще можно было расслышать…
Как далеко заходят в своей благочестивой лжи священники и философы? – Тут надобно спросить, какие у них есть предпосылки для воспитания, какие догмы им приходится изобретать, чтобы этим предпосылкам соответствовать?
Первое: они должны иметь на своей стороне власть, авторитет и безусловную достоверность.
Второе: они должны иметь в своих руках весь ход природы, дабы все, что бы с кем ни случилось, представало как нечто, обусловленное их законом.
Третье: они должны также иметь в своем распоряжении обширную сферу власти, недоступную контролю их подданных – как то: меры наказания в загробной жизни, вообще все «потустороннее», включая, разумеется, знание средств и путей достижения блаженства.
Им необходимо изъять из обращения понятие естественного хода вещей: поскольку же они люди умные и вдумчивые, они могут множество природных эффектов предрекать, – разумеется, как результат молитв или неукоснительного следования их закону… – Они могут также предписать множество вещей абсолютно разумных, – с той только поправкой, что источником этой мудрости им не дозволено называть опыт, эмпирию, а только откровение или плоды «сурового покаяния».
Святая ложь, таким образом, принципиально направлена: на цель действия (на природную цель, когда познание ее разумом намеренно затушевывается; на моральную цель, когда в качестве цели выступает исполнение закона или богоугодность); на следствие действия (естественное следствие при этом толкуется как сверхъестественное и, для пущей убедительности, к нему присовокупляются обещания иных, недоступных контролю сверхъестественных последствий.)
Подобным образом создаются понятия добра и зла, полностью отторгнутые от обусловленных природой понятий «полезный», «вредный», «способствующий жизни», «сокращающий жизнь»; понятия эти, поскольку уже измышлена жизнь иная, могут быть даже враждебны природным представлениям о добре и зле.
Подобным образом создается, наконец, и пресловутая совесть – некий внутренний голос, который соизмеряет ценность всякого действия и поступка не с его последствиями, а с намерением и с тем, как это намерение согласуется с «законом».
Святая ложь, следовательно, изобрела карающего и воздающего бога, который в точности соблюдает законоуложения священников и именно их, в качестве своих глашатаев и уполномоченных,
