братишку Леву. Не сразу, но узнала в этой женщине маму. «Мама! Мамочка! Наконец-то!» – я бросилась к родненькой, к братишке… С мамой мы плакали от радости встречи. Потом – всю ночь не смыкали глаз, смотрели друг на друга. Казалось, что все это сон, что стоит лишь закрыть глаза – мама исчезнет…
В Минск снова довелось возвращаться в товарном вагоне, и опять в эшелоне с солдатами. Но на сей раз обстановка была совершенно иной. Солдаты наперебой кормили нас хлебом, консервами и сгущенным молоком.
Когда мы оказались в Минске, то стало жутко: Минска-то и не было – кругом одни руины[38].
Соломянская Софья – воспитанница минского детского сада № 20, в Хвалынске была определена в детский дом № 1. В 1941 г. ей было 6 лет:
– Я помню наше нелегкое военное детство. Наш детский сад был где-то под Ратомкой. Помню бомбежки, как нас сажали по три человека под дерево в лесу и объясняли, что это военная игра, как ночью мы спали одетыми, готовые вскочить в любую минуту. Очень ясно передо мной стоят девять дней поездки в товарном вагоне. Духота, а нас из-за боязни потерять даже на стоянках не выводили на воздух. Исключение было лишь во время бомбежек.
Я была очень впечатлительным ребенком и ночами не спала: широко открытыми глазами смотрела вверх. А полки в вагонах, на которых мы спали, были из свежеоструганных досок. Однажды мне насыпались опилки в глаза. Я ослепла. На каждой остановке меня выводили в медпункт, где промывали глаза. А из-за того, что я была на воздухе, дети мне завидовали.
И вот мы на земле саратовской.
Волга, тучи мошкары. Впервые в жизни я увидела пароход и впервые – плыла на нем. Помню, на пароходе нам устроили завтрак: дали манную кашу. Какой же она была вкусной!..
Потом – Хвалынск, дом отдыха «Просвещенец», затем – детский дом № 1, хотя почти все детсадовцы, которые находились в «Просвещенце», были переведены в новый дошкольный детский дом № 7. Ведь и мне было тогда лишь шесть лет.
В основе детдомовской жизни был физический труд. И это, с учетом военной обстановки, правильно. Но труд детдомовцев был подчас не по возрасту тяжелым: мы сами запасали хворост, рубили его, делали кизяки (топливо из навоза), летом работали на огороде около детдома. Самое трудное – носить воду из колонки (ведер несчитано много). Помню и такое: ходили за семь километров (!) в поле, чтобы полоть горох и чечевицу или собирать колоски.
А разве забыть досаждающие нам болезни, особенно малярию и дизентерию. От дизентерии были и летальные исходы.
А побеги из детдома…
А можно ли забыть обувь: сверху – брезент, а подошва деревянная. Это – кошмар!..
А вечное желание чего-нибудь жевать?.. У нас даже свои поговорки были: «Лапшинка за лапшинкой бегают с дубинкой» – это по поводу супа; «Из-за хлеба Москву видать» – на стол подавали тоненькие-тоненькие ломтики.
И все-таки насущнее всего были передаваемые по радио сводки Совинформбюро. Едва раздавался знаменитый
Там же. – С. 121–122.
