дается ему в созерцании, он воспринимает лишь до той поры, пока одно созерцаемое не сменяется другим, и тогда он отвращает свой взгляд от того, что созерцал раньше»[48].
Сколько бы на Западе ни говорили о «духовности» и как часто ни употребляли бы прилагательное «духовный», все же Личность Духа Святого поразительно отсутствует в «духовности» Запада, о чем уже неоднократно высказывались сожаления. В результате многие вещи, которые мы считаем «духовными», в действительности целиком принадлежат сфере «психического человека», которому, собственно, и не хватает «дара Духа». Здесь мы имеем в виду все то, что относится к области «чувств», «ощущений», которые целиком принадлежат иррациональной природе и ничуть не являются «духовными», то есть произведенными Духом.
На самом деле Евагрий, как и другие отцы, различает в душе «разумную» часть, наделенную логосом (loghistikón), и «неразумную» (álogon méros)[49]. Эта последняя состоит, в свою очередь, из частей «желательной» (epithymetikón) и «яростной» (thymikón), которые в совокупности называются «страстной частью» (pathetikòn méros) души[50], ибо через эти две «силы», посредством которых мы вступаем в отношения с чувственным миром, в душу проникают «неразумные» страсти, что затем смущают и ослепляют «разумную часть» души.
Молитва целиком принадлежит этой «разумной части» души, ибо молитва есть «наилучшее и подлинное употребление ума»[51]! Молитва – это не дело «чувства» и еще в меньшей степени «сентиментальности», что вовсе не означает, что речь идет об «умственном акте» в современном смысле слова. Ибо, по сути, ум (noûs) отнюдь не адекватен рассудку, ибо значение его может быть передано такими понятиями, как «сущностное ядро», «личность» или библейский «внутренний человек»[52]. Впрочем, как мы увидим позднее, Евагрий очень хорошо понимает, что такое «чувство молитвы»[53].
Сейчас же мы удовольствуемся утверждением, которое разделяем вместе с отцами: необходимо тщательно различать, что действительно «духовно», то есть исходит от Личности Духа Святого, а что относится к сфере «психического человека», то есть к области наших неразумных желаний и вожделений. Эти последние, в смысле ценностей, в лучшем случае нейтральны, но чаще всего они служат выражением нашей «любви к себе» (philautía), полностью противоположной той «привязанности к Богу» (pròs theòn philía), которая есть «совершенная и духовная любовь, в которой и осуществляется молитва в духе и истине»[54].
Действие и созерцание
Различение «практическим» (или «деятельным») и «теоретическим» (или «созерцательным») образом жизни восходит к глубокой древности, оно имеет дохристианские истоки. Его усвоили святые отцы, наполнив, однако, оба понятия новым, специфически христианским содержанием. Ибо они образуют два столпа духовной жизни, а тем самым и молитвы. Но, как это часто бывает, и в этом случае, особенно на Западе, произошли некоторые смещения смысла: чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к нашему повседневному языку.
«Теория»
Jausep Hazzaya. С. 190.
Евагрий. Слово о духовном делании, 66.89 (Цит. изд. С. 107, 109).
Evagrios, In Ps. 25,2 а.
Слово о молитве, 84 (Цит. изд. С. 86).
Ср. Гавриил (Бунге), архм. „Nach dem In-tellekt leben“, in „SIMANDRON – Der Wachklopfer", Gedenkschrift Gamber. Koln. 95-109.
Евагрий. Слово о молитве, 43 (Цит. изд. С. 81).
Там же, 77 (С. 85).
